Цитата:

---

Герман Гессе. Поэт



Перевод Р. Эйвадиса

Говорят, будто китайский поэт Хань Фук2 в молодости
одержим был удивительной жаждой познать все и достичь
совершенства во всем, что хоть как-нибудь связано с поэзией. В
то время он еще жил у себя на родине, на берегу Желтой реки, и
был помолвлен с девушкой из хорошей семьи, чего он сам пожелал
и в чем помогли ему его родители, которые души в нем не чаяли,
и оставалось лишь выбрать день, благоприятствующий
бракосочетанию3, чтобы начать приготовления к свадьбе. В свои
двадцать лет Хань Фук был красивым юношей, скромным в речах и
приятным в обхождении, сведущим в науках и, несмотря на
молодость, уже известным среди стихотворцев страны благодаря
нескольким превосходным стихам. Не будучи слишком богат, он все
же мог небольшое состояние, которое еще увеличилось бы за счет
приданого невесты, и так как невеста, кроме того, была девушкой
очень красивой и добродетельной, то счастью юноши, казалось,
можно было лишь позавидовать. Однако сам он не чувствовал себя
до конца счастливым, ибо тщеславным сердцем его овладело
желание стать непревзойденным поэтом.
И вот однажды вечером, во время праздника фонарей4,
случилось так, что Хань Фук одиноко бродил на другом берегу
реки. Прислонившись к дереву, что росло над самой водой, он
увидел в зеркале реки великое множество трепещущих, плывущих
куда-то огней, он увидел мужчин и женщин и молодых девушек,
звонко приветствующих друг друга и похожих в своих нарядных
одеждах на прекрасные цветы; он услышал невнятное бормотание
залитой светом реки, услышал пение, жужжание цитры и сладкие
звуки флейты, и над всем этим, словно купол храма, высилась
бледная ночь. И сердце юноши замерло, когда он, по воле своей
прихоти уподобившись одинокому зрителю, увидел всю эту красоту.
Но как ни сильно было его желание отправиться к людям и
разделить с ними веселье и насладиться праздником в кругу
друзей, рядом с невестой, -- еще сильнее, еще неудержимее
захотелось ему окинуть все это пытливым оком наблюдателя,
вобрать в себя, ничего не упустив, и отразить в стихах,
исполненных совершенства, синеву ночи и пляску огней на воде,
людское веселье и тоску молчаливого зрителя под сенью растущего
на берегу дерева. Он почувствовал, что никакие праздники,
никакое веселье на этой земле никогда до конца не избавят его
сердце от тоски и печали, что даже в кипящем водовороте жизни
он так и останется чужаком, одиноким зрителем; он почувствовал,
что лишь душа его, одна среди множества других, устроена так,
что он обречен испытывать радость при виде земной красоты и
глотать одновременно горечь чужбины. И от этого ему стало
необычайно грустно, он задумался о своей судьбе, и мысли его
вскоре достигли своей цели: он понял, что истинное счастье и
полное удовлетворение станут доступны ему лишь тогда, когда он
сумеет отразить мир в своих стихах с таким невиданным
мастерством, что в этих отражениях он обретет мир иной --
просветленный и неподвластный времени.
Не успел Хань Фук опомниться и понять, происходит ли это
во сне или наяву, как слуха его коснулся слабый шорох, и в тот
же миг рядом с ним оказался незнакомый мужчина, почтенный
старец в фиолетовом одеянии. Он выпрямился и почтил его
приветствием так, как подобает приветствовать вельмож и
старцев. Незнакомец же улыбнулся и произнес несколько стихов, в
которых было все, о чем только что думал и что испытывал юноша,
и стихи эти -- сложенные по правилам великих мастеров -- были
так прекрасны, так совершенны, что юноша от изумления едва не
лишился рассудка.
-- Кто ты, незнакомец, читающий в моей душе, словно в
книге, и слагающий стихи, прекраснее которых мне не доводилось
слышать ни у одного из моих учителей? -- воскликнул он и
склонился в низком поклоне.
Незнакомец вновь улыбнулся улыбкой Совершенных и молвил в
ответ:
-- Если ты желаешь стать поэтом, приходи ко мне. Ты
найдешь мою хижину у истоков большой реки в северо-западных
горах. Меня зовут Мастер Божественного Слова.
И, сказав это, старик шагнул в тень, которую отбрасывал
ствол дерева, и в тот же миг бесследно исчез. Напрасно озирался
и искал его Хань Фук -- незнакомец словно провалился сквозь
землю, и юноша решил, что это и в самом деле усталость сыграла
с ним странную шутку. Он поспешил к лодкам, чтобы принять
участие в празднике, однако сквозь разговоры и звуки флейты ему
то и дело слышался таинственный голос незнакомца, и душа его,
казалось, отправилась вслед за ним, ибо он сидел, безучастный
ко всему, погруженный в мечты, в самой гуще веселья, и
счастливые люди вокруг словно дразнили его своей влюбленностью
в жизнь.
Спустя несколько дней отец Хань Фука решил, наконец,
созвать всех друзей и родных, чтобы назначить день свадьбы. Но
жених воспротивился этому и сказал:
-- Прости, отец, если ты сочтешь мои речи непослушанием,
нарушением того, чего вправе требовать от сына отец. Но ведь ты
знаешь, как велико мое желание достичь совершенства в искусстве
поэзии, и, хотя друзья мои хвалят слагаемые мною стихи, я все
же знаю, что успехи мои ничтожно малы, что это лишь первые шаги
на пути к совершенству. И потому я прошу тебя, позволь мне
уединиться на время и заняться упражнением в искусстве
создавать стихи, ибо мне кажется, что, став господином своего
собственного дома и своей жены, я не смогу предаваться этим
занятиям так же свободно, как теперь, когда я молод и не
обременен другими заботами. Позволь мне пожить еще немного
одной лишь поэзией, которая должна принести мне радость и
славу.
Слова его повергли отца в изумление, и он отвечал юноше:
-- Я вижу, искусство это тебе дороже всего на свете, если
ради него ты готов отсрочить даже собственную свадьбу. Или,
может быть, случайная ссора омрачила твою любовь к невесте? Так
скажи мне об этом, и я попытаюсь помочь тебе помириться с нею
или, если пожелаешь, найти другую.
Но юноша клялся, что любит свою невесту, как и прежде, что
нет меж ними даже тени раздора или обид. Наконец он поведал
отцу о той странной, пригрезившейся ему встрече на празднике
фонарей, о великом Мастере, учеником которого он хотел бы стать
и наставления которого были для него дороже всякого счастья.
-- Так и быть, -- молвил отец. -- Я даю тебе еще один год.
Пусть этот сон станет на время твоей путеводной звездой, быть
может, он ниспослан тебе неведомым богом.
-- И возможно, вместо одного мне потребуется два года, --
отвечал, помедлив немного, Хань Фук. -- Кто знает?
Опечаленный отец благословил сына, и юноша, написав
невесте письмо и простившись со всеми, тронулся в путь.
После долгих скитаний он достиг истоков большой реки и
вскоре увидел одинокую бамбуковую хижину, и перед хижиной на
соломенной циновке сидел тот самый старик, что повстречался ему
у дерева на речном берегу. Он сидел и играл на лютне, и при
виде гостя, с благоговейным трепетом приблизившегося к его
жилищу, он не прервал своего занятия, не поднялся ему
навстречу, а лишь улыбнулся вместо приветствия, и пальцы его
еще проворнее, еще нежнее заскользили по струнам; дивная
музыка, словно серебряное облако, заполнила долину, и юноша,
изумленный и зачарованный, стоял и слушал, позабыв обо всем на
свете, пока Мастер Божественного Слова не отложил в сторону
свою маленькую лютню и не удалился в хижину. Хань Фук
почтительно последовал за ним и остался у него, став отныне его
слугой и учеником.
Прошел месяц, и он научился презирать свои доселе
сочиненные песни, а затем и вовсе вытеснил их из своей памяти5.
Дни слагались в недели, недели -- в месяцы, и вскоре он
вытеснил из своей памяти и те песни, которым его научили
учителя. Мастер почти не размыкал уст6, он молча учил его
искусству игры на лютне, пока не добился желаемого: душа
ученика теперь словно была соткана из музыки. Однажды Хань Фук
сложил короткую песнь, в которой описал полет двух одиноких
птиц в осеннем небе и которой сам остался очень доволен. Он не
решился показать ее Мастеру, однако вскоре запел ее вечерней
порой, устроившись неподалеку от хижины, и Мастер не мог не
слышать его пения. Он не проронил ни слова. Он лишь тихонько
заиграл на своей лютне, и в воздухе тотчас же разлилась
прохлада, и сумерки, словно спохватившись, торопливо опустились
на землю, подул сильный ветер, хоть и было это в середине лета,
и по серому, словно внезапно побледневшему небу полетели две
цапли, влекомые томительною жаждой странствий, и все это было
настолько прекрасней и совершенней того, о чем поведал в своих
стихах ученик, что тот печально умолк и почувствовал себя
пустым и бесплодным. И так старик поступал с ним каждый раз, и,
когда минул год, Хань Фук уже почти в совершенстве владел
искусством игры на лютне -- вершины же поэзии казались ему все
величественней и неприступней.
Еще через год юношу охватила жгучая тоска по родным, по
родине, по невесте, и он обратился к Мастеру с просьбой
отпустить его домой.
Мастер молча кивнул головой и улыбнулся.
-- Ты свободен, -- отвечал он ему, -- и вправе уйти когда
пожелаешь. Ты можешь вернуться, а можешь навсегда забыть сюда
дорогу -- все в твоей воле.
И юноша отправился в путь и шел, не останавливаясь, без
сна и отдыха, до тех пор, пока однажды и рассвете не очутился
на берегу родной реки и не увидел знакомый изогнутый мостик, а
за ним -- город, в котором родился и вырос. Крадучись, словно
вор, поспеши он к отчему дому, забрался в сад и услышал сквозь
раскрытое окно спальни дыхание отца, который еще не пробудился
ото сна, затем, прокравшись в сад невесты вскарабкавшись на
грушевое дерево, он увидел, как невеста его расчесывает волосы,
стоя в своей маленькой комнатке. И, сравнив все это, увиденное
им воочию, с той картиной, что нарисовала ему его тоска по
родине, он понял, что рожден для поэзии и что в мечтах поэта
есть место для такой красоты и для такого блаженства, каких
вовеки не сыскать в действительности. И, спустившись с дерева,
он бросился прочь из этого сада, из родного города, миновал
реку и вновь возвратился в затерянную среди гор долину. И
вновь, как тогда, старый Мастер сидел на циновке перед своей
хижиной и перебирал пальцами струны лютни, и вместо приветствия
он лишь произнес два стиха о счастье, даруемом человеку
искусством, глубина и благозвучие которых полнили глаза юноши
слезами.
И вновь остался Хань Фук у Мастера Божественного Слова,
который теперь учил его, овладевшего секретами лютневой музыки,
искусству игры на цитре, и время таяло, словно снег под
дыханием западного ветра. С тех пор он еще дважды побывал в
плену у тоски по родине.
В первый раз он убежал тайком, под покровом ночи, но не
успел он скрыться за последним изгибом долины, как ночной ветер
коснулся струн висевшей у порога цитры, и звуки, рожденные этим
прикосновением, настигли его7, и он, не в силах противиться их
зову, вернулся обратно. В другой раз ему привиделось во сне,
будто он посадил в своем саду молоденькое деревце и жена его
стоит рядом и вместе с ним любуется, как дети его поливают
дерево вином и молоком. Он проснулся: хижина была залита лунным
светом. С тяжелым сердцем поднялся он со своего ложа и увидел
рядом с собой Мастера, объятого безмятежным сном, седая борода
подрагивала, колеблемая дыханием; и тут юношу охватила глухая
ненависть к этому человеку, который, как казалось ему, разрушил
его жизнь, обманом лишил его будущего. Он уже готов был
броситься на старца и убить его, как тот вдруг раскрыл глаза, и
на губах его засияла тонкая, полная кроткой печали улыбка, в
мгновение ока остудившая гнев юноши.
-- Вспомни, Хань Фук, -- тихо молвил старик, -- ты волен
поступать так, как тебе заблагорассудится. Ты можешь
отправиться на родину и сажать деревья, ты можешь ненавидеть
меня, можешь убить меня -- от этого мало что изменится.
-- О, как я могу ненавидеть тебя! -- воскликнул поэт,
охваченный глубоким раскаянием. -- Ненавидеть тебя -- все равно
что ненавидеть само небо!
И он остался и продолжил занятия музыкой, научился играть
на цитре, затем на флейте и наконец, наставляемый Мастером,
начал слагать стихи и постепенно, шаг за шагом, овладел
сокровенным искусством сквозь кажущуюся простоту и
бесхитростность мысли проникать в души слушателей и сотрясать
их, как ветер сотрясает кровли домов. Он воспевал приход
солнца, описывал, как оно медлит, повиснув над горными кручами;
он описывал бесшумную суету рыб, мечущихся, словно тени, в
толщах вод, или шелест молодой ивы, раскачиваемой весенним
ветром, и для тех, кто внимал ему, это было не просто солнце,
не просто разыгравшиеся рыбы или шепот ветвей, -- каждый раз им
казалось, будто земля и небо слились на мгновение в
божественной музыке, и каждый думал с отрадой и болью о том,
что ему дорого или ненавистно: ребенок -- о забавах, юноша -- о
возлюбленной, старец -- о смерти.
Хань Фук давно потерял счет времени и забыл, сколько лет
он прожил с учителем у истоков большой реки. Иногда ему
казалось, будто он лишь вчера вечером пришел в эту долину и
старик приветствовал его своей музыкой, а иногда
представлялось, что за спиной у него, далеко позади, остались,
давно утратив свою суть, все времена и поколения.
И вот однажды утром юноша проснулся один в старой хижине,
и сколько ни искал он и ни звал своего учителя -- Мастер
Божественного Слова исчез без следа. Ночью незаметно подкралась
осень, холодный ветер сотрясал стены хижины, а по небу тянулись
за горный хребет унылые стаи перелетных птиц, хотя пора их еще
не настала.
И Хань Фук, захватив с собой маленькую лютню, спустился с
гор и отправился в родные места, и люди, где бы они ни
повстречались ему, приветствовали, его так, как приветствуют
вельмож и старцев. Когда он добрался до родного города, ни отца
его, ни невесты, ни других родственников уже не было в живых и
в домах их давно поселились чужие люди. Вечером все собрались у
реки на праздник фонарей; поэт Хань Фук стоял в темноте на
другом берегу, прислонившись к старому дереву, и, когда он
заиграл на маленькой лютне, взоры женщин, устремленные в ночь,
затуманились сладкой печалью, а река огласилась криками мужчин,
напрасно искавших и звавших невидимого музыканта: никто из них
не ведал доселе, что лютня способна так дивно звучать. Хань Фук
улыбался. Он молча смотрел, как зыблется золото отраженных в
воде бесчисленных фонарей, и так же, как невозможно было
отличить настоящие огни от их отражений, он не находил в душе
своей никакой разницы между нынешним праздником и тем, первым,
когда он юношей стоял здесь и внимал речам неизвестного
Мастера.

---

--------------------

"детям рок-н-ролла хватит димедрола"(с)

Действия: