"Неужели Вы верите Фоменко?" - звучит очень драматично.
Особенно после сравнения с американским фильмом, который
очень не любят "Наши", и псевдоэтнографической
историей про похождения кулинарного изделия.
Завершили же Вы свое вопрошание обширным
цитированием героя нынешних домохозяек Пелевина.
По сути Ваш вопрос бестактен и наивен.
Бестактен он потому, что Вы им, вольно или невольно, лишаете меня
возможности ответить "Да", так как после такого ответа я буду,
скорее всего, классифицирован Вами весьма непривлекательно.
Страх быть разоблаченным Вами парализует во мне то, что Нитше назвал бы
последними остатками воли быть самим собой. Относя это обстоятельство
к разряду эстетических, я не стану говорить и "Нет", подозревая, что
и тут не угожу высокому уровню Вашей рефлексии, позволяющему Вам
прогнозировать поведенческие стереотипы таких как я на много ходов вперед.
Упоминая о наивности, я распространяю свое предположение лишь
на словесную конструкцию, с помощью которой Вы внезапно захотели
удовлетворить свое любопытство относительно степени
фатальности тех заблуждений, которые способны овладевать мною
применительно к истории. На безбрежной помойке под названием
"История" тени моего Я бесцельно слоняются уже многие годы.
Отсутствие каких-либо указателей все больше усиливает мое подозрение
в том, что целью этого атракциона является сокрытие. И в этом
заключается гуманный смысл той тотальной системы утилизации,
которую, по сути, и представляет замкнутый круг сна-яви, объявляемый
нами и для нас как свое или чужое в словах "жизнь" и "история".
Подозреваю, что фетиш эрекции, как возможность заполнить примитивными
фрикциями все, что мы самонадеянно называем существованием (от слова
"суть" - главное), и являет истинный смысл происходящего вместе с
его случайным началом и закономерным концом.
Вам как самцу, твердо несущему знамя эректильной наполненности,
мои размышления могут показаться безумными и несвоевременными.
Я же по-прежнему верю в наивную прелесть тех неопределенностей,
чьими образами-осколками заполнено все вокруг нас. Эти фрагменты
никогда не соединятся в единое, в зеркале которого мы смогли бы,
наконец, увидеть свои настоящие лица и то, что могли бы объявить
историей.