В детстве сон воспринимается как бремя.
Вынуждено отрывает от восторга существования.
Осуществляет насилие своим неуступчивым регламентом,
который диктуют и охраняют взрослые.
Настораживает своим беспамятством.
Пугает страшными существами и падениями в бездны.
Удивляет неожиданными полетами.

В так называемые зрелые годы социальный манекен человека,
сталкиваясь с законом заводского гудка, испытывает
постоянное напряжение от необходимости вставать и
идти на работу. Пытается заснуть в то время, которое
обещает относительно полноценное восстановление сил
для очередного дня. С восходом солнца начинает осел
не им избранный путь вокруг колодца, из которого
он поднимает нечто. На закате унылый круговорот завершается
в той же точке пространства, откуда начался.
Возвращение в стойло не приносит ни избавления, ни
радости. Декорации всегда одни и те же. Наступившая
темнота делает мир безмолвным и беспомощным. И только
изредка вздрагивающие в обмороке сна уши намекают
на то, что это инобытие по-своему приятно. Или
как забвение. Или как возможность побывать в другом.

В завершающей части жизненной траектории, когда ты всем
своим существом ощущаешь неизбежность встречи с объятиями
матери-земли, ничего в восприятии сна не меняется.
Заводской гудок выключен. Утренняя эрекция тоже.
Навязываемые судьбой обязательства и предписания
фактически упразднены. Собственных не выработано.
Необходимость закрывать глаза начинает раздражать
еще сильнее, чем в детстве. Засыпать все труднее.
Бессмысленность бодрствования обостряет тоску
о времени, которого осталось неизвестно сколько,
но, очевидно, мало. Сон ворует последние крохи со
стола жизни. Левый бок. Правый бок. Поза эмбриона.
Безобразно раззявленный рот, когда ты на спине.
Всхлипы. Стоны. Расслабление сфинктра. Вроде бы
кто-то или что-то снилось. Записи не сохранились.
Вот и утро с полная жопой огурцов. Здравствуй
новый день. Может было бы лучше, если бы ты не наступил.