Где-то там, в глухой Севилье Наши бляди гнезда свили, Чтобы доны в них носили Свои яйца и песеты.
Наступило жарко лето. Бляди черные мантильи, Веера и кастаньеты Побросали в чемоданы, В край родной, обетованный, В край, где блядство – не работа, Рейсом SU Аэрофлота С песней, с пляской полетели, А в Севилье опустели Из-за этого панели.
Сохнут, старятся гандоны, Не находят себе места Опечаленные доны. В час полуденной сиесты.
Им фиеста – не фиеста! Страшны местные гишпанки – Кривоногие цыганки! Им себя утешить нечем, Так печальна их планида. Им коррида - не коррида! Ночь – не ночь! Не вечер – вечер!
И что толку издеваться Над животным бессловесным? Знамо дело, поебаться Во сто крат, куда приятней!
С мылом я помылся в душе Был завит, потом надушен, Собираясь в гости к ней, На ногах остриг ногтей!
Я продел цветок в петлицу, И как, если б шел жениться, У дверей ее стальных Встал - красивый, как жених!
Безмятежный, беззаботный, Там стоял совсем один, Но как будто, где-то, кто-то Передернул карабин.
Лязг железного засова, Скрип несмазанных петель. Я сказал всего два слова В приоткрывшуюся дверь.
Кто-то был еще в квартире За другой закрытой дверью. Ты, одетая в мантилью, Обняла меня за нею.
Поначалу я опешил, Стал пунцовым от смущенья, Слыша стоны потерпевшей И животное сопенье.
Я подумал: «Боже, правый! Кто глумиться так над телом? Неужели бык коварный Изловил жену тореро, Вставив ей промежду ног, Свой кривой и острый рог?»
Полилось, шипя и пенясь, Искрометное вино. Ты взяла меня за пенис, И вздохнула, как в кино. Он твоей рукой согретый Стал упругим и тугим Всем известно: наше лето – Чуть теплее южных зим.***
Как в бутон, проникнув, пчелка, В твою розовую щелку Вездесущий мой язык, Уподобясь ей, проник.
И хотя язык мой - враг мой, И с него сорвавшись слово, Будет в воздухе носиться, Словно птица – не поймаешь, И обратно не засунешь! Я решил ему дать волю! Насладится пусть свободой У ее пещерки входа!
Так здоровьем рискуя, Слившись в страстном поцелуе, В поцелуе долгом, нежном, Наши губы трепетали, И мои усы промежность Ей легонько щекотали.
На флакон микромистина Ты с надеждою смотрела, Из трусов, как из корзины, Моего живого тела, Извлекала его части, Там лежащие отчасти, В том числе, весьма крутые Яйца, но не золотые, А исконные, родные.
На кровати, лежа в зале, Все, что можно, облизали Мы с тобою друг у друга. Неминучая разлука Подступала к горлу комом.
Местом хорошо знакомым, Как избушка, повернулась Ты ко мне, как к лесу, задом. И прогнулась, И сказала: «Вань, войди, Мне очень надо!»
Я раздвинул аккуратно Ягодиц две половинки, И входил туда, обратно, Глядя на округлый анус.
Я решил, сменю резинку, И еще на час останусь. Пережду грозу и бурю, Гром, и семяизверженье, И еще разочек вдую, Но уже без напряженья В подкосившихся коленях.
Мы, раскинувшись, в истоме, Предаваясь сладкой лени, В забытьи и в полудреме Как солдаты после боя, Отдыхали после ебли, Было что-то роковое В звездах на полночном небе.
Кто верхом так быстро скачет, Распустив власы по ветру? Всадник в поисках удачи - Наскочить впотьмах на ветку? Кто коня жестоко шпорит, Что из губ сочится пена? Да, это ж Ваня Лену порет, А вернее, Ваню Лена!
Лена – знойная гишпанка, Сама родом из-под Тулы И Ваня с рожей, как у танка, Но с таким же длинным «дулом»
Весь я в чем-то был испанском Перепачкан, словно клеем. Я подумал о шампанском, И сказал: «Бокал налей мне!»
Приоткрыл глаза Радищев, Створ двери обозревая, Затряс седою бородищей, Словно призрак отгоняя,
Дверь открывшую, девицу – Сиськи - врозь, а ноги – вместе. Он подумал: «Провалиться Мне на этом самом месте!»
|