Жил в незапамятные времена в одной глухой деревне один немощный и больной старик. Большую часть времени он лежал на печи под ватным одеялом и потел. Лежа на печи, старик протяжно стонал и ежеминутно требовал то утку, то дудку, то поесть, то стакан воды. Короче - всех достал! Уже и не чаяли дождаться, когда же он, наконец, богу душу отдаст.

А однажды захотелось старику порева. Крикнул он старухе: «Залезай, бабка, ко мне на печь под одеяло!» А та ему в ответ: «Вот еще! Чего выдумал, старый пень! Не полезу я к тебе на печь под одеяло, у меня - месячные!», и язык старику показала. Во как! Старик вздохнул, но делать было нечего, и решил он тогда на следующий день поехать в город за поревом.

Любил старик порево, чтобы было побольше и подешевле. Побольше, не в смысле габаритов партнерши и размеров ее дырки, а в смысле продолжительности. Порева же в городе имелось на каждом углу предостаточно, но кусалось оно по-зверски, и не потому, что ощущались зубы во время оральных ласк, а в том смысле, что по карману оно было, разве что, самым отъявленным богатеям.

Дорога до города была неблизкой, и старик добрался только к вечеру. Остановился в странноприимном доме, расположенном у самой городской черты. В нем, главным образом, останавливались на ночлег ремесленники и прочая беднота, но зато денег за постой там брали всего-то 100 американских рублей за ночь, чтобы было неповадно в другой раз без острой нужды топтать городские тротуары, вымощенные камнем. Старику же не повезло совсем, так как все комнаты по 100 рублей в доме были заняты людьми, а из нескольких оставшихся свободных комнат - одна предназначалась для вновь брачующихся, вследствие чего койка там начинала жалобно скрипеть уже только при намерении к ней приблизиться.

Странноприимный же дом раньше служил фабричной конторой. Вторая свободная комната в прежней конторе была мастерской художника, который пил запоем, а с похмелья, мучимый нестерпимой жаждой, проклиная всё, трясущимися руками, превозмогая себя, писал на кумачовых транспарантах лозунги про радостный фабричный труд ткачих.

Этот редко тверезый каллиграф со временем стал известным настолько, что собственный портрет заказал ему написать один туземный вождь, в свою очередь, отличившийся в честном миру, склонностью к людоедству. Иноземные деятели культуры изредка разнообразили его меню. Когда художник представил туземному королю, терпеливо позировавшему в течение многих часов и многих дней, плод своих трудов, король на радостях, расчувствовавшись, откусил ему оба уха и нос, прожевал их и проглотил сырьем без соли и специй. Король сказал, что теперь в тени славы художника будет отдыхать лично Ван Гог, у которого и всего-то, что отсутствовало одно ухо. А чтобы художник более не писал ничьих портретов, король туземцев собственноручно выколол ему оба глаза.

Вернувшись в свою мастерскую на фабрике, незрячий художник вскоре умер от голода там же. А когда фабрика пришла в упадок, контора превратилась в странноприимный дом. В мастерскую внесли двуспальную кровать и диванчик, и она, таким образом, стала комнатой для ночлега. Назвали ее студией в честь прославленного творца. Имела студия собственный отдельный вход с улицы, чтобы (в свое время) сильно поддавший художник не слонялся по конторским коридорам.

За три с половиной тысячи рублей старика определили ночевать в этой студии. Вокруг же странноприимный дом был огорожен забором из красного кирпича, а к самым воротам прилепилась продуктовая лавка, которую держал один армянин. Постояльцы странноприимного дома могли запастись там провиантом.

Первым делом старик отправился в лавку и купил провизии - фруктов, несколько бутылок вина, хлеба, колбасы, холодца и корейской морковки. Но еще прежде, он сходил поглазеть на красного кирпича огромное фабричное здание, находящееся поблизости. Проданное с молотка оно стояло в своем первозданном доисторическом виде в ожидании иной участи, внушая почтение своим обликом праздному зеваке, заглядевшемуся на его добротную, кирпичную кладу. Фабричная же контора был построена значительно позднее, в те времена, когда архитектура уже переживала период упадка.

Войдя комнату для ночлега, старик первым делом откупорил одну из принесенных им бутылок, рассупонил штаны и откинулся с бутылкой на кровать. Сделав пару основательных глотков из горлышка, старик запустил руку в штаны и, мечтательно закатив глаза к потолку, задумался о том, как завтра он отправится в места тайного разврата к блудницам за поревом. В сладком предвкушении старик так и задремал с одной рукой погруженной в штаны и с бутылкой в другой руке.

Сообщение изменил zuryck (22/04/2007 17:45:07)

Действия: