Раньше такого добра было завалом на Тишинке, но енто давно было...

Теперь можно поискать на Измайловском вернижасе или на блшином рынке в самом конце Дмитровки у платформы "МАРК" :

Заповедник нищейоба - может быть будет полезная инфа...

Цитата:

---

Маленькую железнодорожную станцию Марк сплошь окружают промзоны. Стоишь на платформе – впереди эстакада МКАД, слева, со стороны улицы Вагоноремонтной, – обилие явно не дождавшихся ремонта вагонов. Справа, за забором с табличкой «Дмитровское шоссе, 116», – грандиозная территория складского комплекса Управления делами президента РФ. Я попыталась выяснить, сколько по данному адресу зарегистрировано разных фирм. Прекратила это занятие на пятнадцатом, кажется, пункте, дойдя до регионального общественного фонда «Память мучеников и исповедников Русской православной церкви».

Здесь, в районе пересечения Дмитровки и МКАД, можно бродить часами и не видеть нормального человеческого жилья. Сплошь бетонные коробки. Главное их архитектурное украшение – пожарные лестницы. Единственное напоминание о том, что в мире есть какие-то живые существа, – надписи на воротах: «Территория охраняется собаками!». Километры колючей проволоки на заборах, оберегающих склады, гаражи, цеха заводов. Да и само странное слово «Марк», как говорят, не что иное, как сокращенное название «Московский авторемонтный комбинат».

И именно среди этого безжизненного пространства расцвел блошиный рынок, наследник знаменитой Тишинки. На месте самой Тишинки уже давно престижный торговый комплекс. Барахолка же в конце концов обосновалась на окраине. Это в общем-то правильно. Или, как пишут в модных журналах, это «в тенденции». Обживание промзон, задворков, пустырей – процессы, которые происходят сейчас во многих европейских столицах. Заводы отдают под дискотеки, в железнодорожных депо устраивают показы мод. Блошиные рынки Парижа также находятся на выселках, на окружной автомобильной трассе. Об этом свидетельствуют сами названия легендарных барахолок – Порт де Сент-Уан, Порт де Монтрейль. Porte – по-французски буквально «дверь», «ворота».

Пестрое на сером

От остановки маршрутного такси на Дмитровском шоссе до вещевого рынка – метров сто. Эти сто метров я преодолевала полчаса. В Москве есть территории, не предназначенные для того, чтобы там ступала нога человека. Вы пробовали когда-нибудь своими ногами пройтись по транспортной развязке в районе МКАД? Брести приходится вдоль трассы, по тропинке, мимо канав и бурьяна. Трасса делает петлю и приводит меня в чистое поле. На краю поля – автозаправка. Ко мне бросается охранник – с намерением, очевидно, выяснить, не собираюсь ли я сейчас эту заправку взорвать. Захожу под мост. Здесь навалены бетонные плиты, под ногами они опускаются, как клавиши рояля. Я, на каблуках, перемазанная глиной до колен, с сумкой, облепленной репьями, выхожу к рабочим, которые за мостом роют траншею. Мое появление они воспринимают с восторгом – как редчайший аттракцион, о котором еще долго будут вспоминать. Дорога делает новую петлю и поднимает меня куда-то наверх. Вдруг я оказываюсь в тихой березовой роще. Воркуют белоснежные голуби, к солнцу тянется грандиозный мухомор. Надо как-то отсюда выбираться...

Снова автозаправка. Роскошная девица в куртке, судя по всему, от Vivienne Westwood беседует по мобильнику, в то время как мастера прихорашивают ее кабриолет. Только сумасшедший может бродить здесь пешком. И точно – навстречу мне уже бежит человек в белом халате. Правда, на кармане написано: «Лианозовский колбасный завод». Дальше – пустырь. Стайка бродячих собак наблюдает, как трое кавказцев пытаются вдохнуть жизнь в старый «Москвич». За пустырем начинаются почти невыносимые для глаз пестрота и мельтешение. Вот он – рынок. Вещи лежат на деревянных столах или просто на серой голой земле.

Официальное название барахолки – «Ярмарка товаров, бывших в употреблении». Ярмарка была создана в начале прошлой зимы по решению Межведомственной комиссии по вопросам потребительского рынка при правительстве Москвы. Работает по выходным. Торговое место стоит в сутки от 10 до 200 руб. Неимущие при предоставлении справки из органов социальной защиты могут торговать бесплатно.

Два главных рынка подержанных вещей есть в столице – «Измайлово» и «Марк».

В «Измайлово» торгуют расписной русской стариной и советской символикой. На платформе Марк реализуют уцелевшие обломки скудного быта. Наши модные журналы банальное «Измайлово», рассчитанное на иностранцев, вовсе не замечают. «Марк» же расписывают как уникальное, культовое место.

Марк и Энгельс

Кипятильники, венчики для взбивания сливок. Виниловые пластинки – на выцветших обложках юные Пугачева и Ротару. Связки алюминиевых ложечек столовского типа. Флакончики с польским лаком для ногтей, наполовину уже кем-то использованные. Пластиковые луноходы, извлеченные из «киндерсюрпризов». Армейский пояс с пятиконечной звездой на пряжке. Биография Еврипида. Книг здесь много. Вот что разложено всего лишь перед одним продавцом: Энгельс «Письма из Вупперталя», Ян Флеминг «Доктор Но», «Ежегодник памятных музыкальных дат и событий» за 1981 год, пособие «Я – секретарша», «Кант об этике», «Сталин о партийном строительстве», «Ребятам о зверятах», «Проектирование и строительство мостов в условиях вечной мерзлоты», «Современный японский детектив», «Как вырастить топинамбур».

Но главное здесь – одежда. Туфли можно купить за 10 руб., дамский костюм – за 45. Провинциальные фантазии советских дизайнеров 60–70-х годов: кофточки безнадежно-зелененькие и землисто-серые, пиджак свекольно-багряный, пригодный для костюма Дракулы. Фетровые шляпы для советских джентльменов и лаковые сумочки для советских леди. Иногда встречаются вещи вполне элегантные, чудом попадавшие в страну если не из Франции, то из Финляндии. Шелковые кофточки с геометрическим узором – сейчас, спустя 40 лет, они опять-таки «в тенденции».

Это место постоянно навещает дизайнер Андрей Бартенев. Сюда ходят модные барышни и молодые люди, помнящие, что жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо прикольно. Создавая ансамбль, модники разбавляют вещи из дорогих бутиков экспонатами с Черкизовского рынка, или из бабушкиного сундука, или с барахолки, все равно какой, парижской или московской. Московская даже круче. Не могут же эстеты и модники вечно вариться в собственном соку. Им нужны оригинальные впечатления и яркие переживания. Экскурсия куда-то под МКАД, копание в ворохе всякой дряни, общение с народом – вот то, что нужно. Это место посещают либо богатые люди, либо крайне бедные. Если посетитель престижного московского клуба не успеет схватить за 45 руб. стильный пиджак, его купит нелегал-строитель из Средней Азии. И наденет совершенно не в клуб.


Кто носил эти вещи 20–30 лет назад? Да скорее всего тот же, кто сейчас продает. Источник, откуда берется товар, – собственные квартиры, квартиры дочерей, сестер, внуков, золовок. Добрые соседи часто чем-нибудь торговок снабжают.
– А некоторые, кто здесь торгует, – говорят бабки, понижая голос и стыдливо оглядываясь, – даже по помойкам собирают.

Мужчин среди торговцев немного. Вот два мужика, совершенно от всего отключившись, посреди рынка играют в шахматы. Один торгует сочинениями Льва Гумилева и Дмитрия Балашова. Другой – женскими сапожками с бурной, судя по всему, биографией. По соседству молодые парни предлагают старую технику. Некоторые образцы притащены сюда. Но практикуется и торговля «по каталогам». На столе – тетрадь в клеточку, на ней ручкой нацарапан перечень товаров: телевизор «Рубин», 1983 г., телевизор «Темп», черно-белый, 1975 г., холодильник «Бирюса», 1985 года.
– Это он у вас две с половиной тысячи стоит? Да я в комиссионке такой же холодильник за две могу купить!
– И молодец! Иди покупай. Флаг тебе в руки!

С покупателем здесь не церемонятся и перед ним не заискивают. Изумленные зрители толпятся перед еще одним техническим раритетом. Триста восемьдесят шестой компьютер.
– Работает?
– Работает, и игры есть.

Две тысячи рублей стоит этот агрегат в пластиковом корпусе глухого черного цвета. В придачу выдадут древний матричный принтер, который – если кто помнит – во время работы кричит, как заяц, пойманный гончими.

Не дождавшиеся коммунизма

Конечно же платформа Марк – рассадник коммунистических взглядов. Здесь не скрывают тоски по прошлому. Здесь перебирают свои былые заслуги и нынешние несчастья. Здесь всего боятся. Опасаются, что территория рынка приглянется кому-то богатому и могущественному, что рынок закроет Лужков, как закрывает по Москве оптовые рынки, что барахолку прикроет милиция.

– Наркотиками здесь начали подторговывать, – рассказывает одна бабушка. – Ко мне недавно двое пареньков молоденьких подходили: «Бабка, у тебя оно есть?». Я говорю: «Родные, у меня вот только пальтишки, юбочки». Хотя я знаю здесь женщину пожилую, она сама рассказывала, что им торгует. Для нее одна врачиха его достает, а деньги они потом делят».

– И что тут поделаешь? – хором заключают ее соседки. – Жить как-то надо! А милиционеры местные никак с этим не борются. Только над нами издеваются и вещи наши ногами подкидывают.

– Я раньше работал секретарем в суде, – рассказывает мужик в панамке соседу, который торгует валенками и французскими духами. – Да, я немного зарабатывал. Но тогда же не было такого расслоения! Все по справедливости. Мне говорят: «Ты и сейчас неплохо зашибаешь!». А потаскай, как я, мешок в двадцать килограммов из дома в троллейбус, из троллейбуса в электричку.

Перед ним разложены видеокассеты. Беру одну, читаю текст на обложке. «Анна и король». «Молодая аристократка покидает Великобританию и отправляется в Сиам, чтобы стать гувернанткой королевских детей».

– Не надо вам это читать, – решительно сообщает продавец. – Это мы так просто обложку взяли. Читайте то, что на кассете.

К кассете приклеена замызганная бумажная этикетка «Распутин». Групповой секс, откровенные сцены».

Туча надвигается на рынок со стороны Лианозовского электромеханического завода. Налетает вихрь и переворачивает листы порнографических журналов тридцатилетней давности. Старинная порнография производит впечатление скорее трогательное. Где сейчас эти дамы? На что они похожи? Зато пластиковые голые Барби, посаженные рядами на землю, как раз и кажутся чем-то абсолютно непристойным – хочется позвать полицию нравов.

Начинается ливень. Торговки стремительно упаковывают свои вещи в куски ткани и целлофановой пленки. Часть продавцов и покупателей укрывается под эстакадой МКАД. Сверху проносятся грузовики. Мост прогибается, дрожит. Стоящим внизу кажется, что над ними цокает копытами табун лошадей. Ясно, что торговля на сегодня закончена. Пора подводить итоги.

– Я сегодня хорошо поторговала, – рассказывает старая женщина своей подруге. – На 180 руб., даже удивилась. 40 руб. – кастрюлька, и две шапочки по 30, и еще две пары варюжек. Господи, благодарю тебя! Господи, помилуй!

На голове у женщины целлофановый пакет, по-бабьи повязанный под подбородком, у ее приятельницы – русский платок с узорами, поверх него – синий с оранжевым козырек с надписью Nivea Sun.

– Мы в молодости думали, что человеку много надо, – говорит женщина в козырьке. – А потом поживешь и поймешь, что человеку много не надо. Очень мало надо человеку.

– Я всегда был веселым, – ни с того ни с сего обращается к ним сосед, глубокий старик, в сумке у которого серые оленьи рога. – Я в 70-х лежал в больнице Боткинской. Вокруг были медсестры молоденькие, я всегда их утешал. Говорил: «Девки, что грустим? Коммунизм скоро!»

Екатерина Карсанова

---