Чтение конкурсных сочинений натолкнуло меня на мысль о том, что в современной
около порнографической литературе при описании вхождений порою ощущается
некоторый недостаток мягких тонов

fiona: резким движением, почти болезненно, вошел в меня
yana: резко вошел в неё/ вошел в неё…грубо, жестко…

Не взирая на очевидное технологическое сходство приведенных картин, в них явно
(или завуалировано) проявилось главное – различие в отношении к описываемому
(или переживаемому). В первом случае мы ощущаем искренность той, что примеряет
на себя неизбежное с понятной тревогой ( как смеси физиологического и
ментального), во втором проявлено желание отстранить от себя происходящее и
примерить его на другом (ей).

Следует отметить, что в попытках преодолеть пошлость бытовых совокуплений fiona
оказалась более лаконичной и самобытной. С другой стороны, yana в одном эпизоде
смогла сорвать со своего временного творческого Я маску а ля Рената Литвинова и
объявить: «об этом просто кричал бугор образовавшийся в его штанах». Такое
стилистическое саморазоблачение я считаю вполне оправданным, хотя и несколько
резковатым.

Говоря об очевидной гуманистической направленности представленных работ ( тема
позитивного восприятия жизни близка тутошним критикам и рецензентам), я бы
отметил некое обстоятельство, которое, возможно, должным образом не сумело
проявить себя среди красочных сцен интерьеров, диалогов и совокуплений, но не
могло не обратить на себя внимание тех, чья экзистенция страдает от
пронизывающего насквозь ледяного ветра реальности. Обстоятельство это, по моему
мнению, является главным в текстах уважаемых конкурсанток и касается того, что
принято считать сумасшедствием.

Тема схождения с ума получила в рассказах двойное осмысление. Сами героини явным
образом искушали себя для этого схождения путем вхождения в пограничные
состояния (бытовые, нравственные, сексуальные). В варианте fion(ы) намерения
доведены до того конца, который сближает его в своей инфернальности с
Ф.М.Достоевским и его героями. У yan(ы) эпизодически проявляющаяся
беспринципность женского лица не смогла оформиться в систему. Поэтому конец
повествования по стандарту Happy End рождает ощущение провинциальной
безысходности, в которой «до», «во время» и «после» напоминают игрушечную
железную дорогу, где все обречено вращаться в декорациях тотальной
предрешенности.

Честность, с которой Fiona осуществила объявление жизненного прорыва своей
героини, в назидательно-трагическом смысле обладает большим гуманистическим
потенциалом, чем мягкий знак в окончании истории yan(ы). Подтверждением такой
оценки может служить и то, что первая поместила героя в психиатрическую
лечебницу, а вторая – в специализированное учреждение. У одной мы видим всю
полноту реального человеческого сиротства без жены, детей и дела. У другой –
издевательский аналог тюремной камеры, где пахан – местный Отелло (но не
душитель, а расчленитель), а в менее значимом статусе некий повернутый на
коммунизме человек, которого обокрала любовница.

В заключении хочется сказать, что краткого рассказа fion(ы) по уровню
концентрации смысла и содержания вполне хватило бы на сценарий добротной
киноистории. В этом отношении обильное в деталях и повторениях повествование
yan(ы) выглядит чрезмерно рыхлым. До конца не понятна концепция рассказа:
совокупления ради желания быть в кино или присутствие в кино для реализации
желания совокупляться.

Обе девушки произвели своими сочинениями хорошее впечатление. В чем-то
ожидаемое, в чем-то неожиданное. Так как объявление ничейного результата
– это не выбор, отдаю свой голос fion(е).