Натужно ревя единственным работающим двигателем, Ту-134 начал разворот по пологой глиссаде. Мы снижались, после 40 минут минут кружения над московскими водохранилищами и слива топлива.
Внизу промелькнуло Дмитровское шоссе и железная дорога, рассекающая Лобню. Сняв обувь и упершись лбом в спинку переднего кресла, я пытался вспомнить самый лучший момент своей жизни, которая по всей вероятности оборвется через несколько секунд. Но вспомнить ничего не удавалось. Огромный, махровый страх уже отключил мое сознание и со свистом в ушах, вырывался наружу...

Я всегда боялся летать.
Часто вспоминая фразу, услышанную в пошлом фильме, о том, что "если бы господь хотел что-бы человек летал, то дал бы ему крылья", я всегда со страхом приближался к самолету. Крыльев у меня не было никогда.
Но крылья были у птицы, врезавшейся в сопло двигателя нашего самолета, при наборе высоты. Господь не дал ей разума.
Раздался громкий хлопок, самолет тряхнуло и завалило на крыло с моей стороны. Но через секунду машина выровнялась и продолжила взлет. Громкие крики в салоне сменились гробовой тишиной.

-Произошла незначительная поломка, никакой опасности для пассажиров нет, через несколько минут мы совершим вынужденную посадку. Пожалуйста оставйтесь на своих местах, снимите обувь, оставайтесь пристегнутыми. - Самолет прекратил набор высоты и продолжал лететь на небольшой высоте.

Оцепенение, паралич. На лицах всех пассажиров исчезли любые эмоции кроме страха. И только где-то в конце салона плакал грудной ребенок. Я вспомнил как во время посадки, с удовольствием отметил, что мамаша с ребенком на руках садится не со мной. Я не люблю летать, когда рядом маленькие дети - слишком шумно.
Блин, о чем я думаю! У нас же по всей видимости накрылся один из движков. Неужели - всё? Я же не хочу умирать, я не хочу....
Заснуть бы сейчас и проспать посадку, а может падение. Зачем я не поехал поездом? Всего одна ночь. Не думать, не думать об этом. Все будет хорошо, все будет хорошо...

Соседка, молодая девченка-подросток, держала меня за предплечье. По всей видимости держала давно, но заметил я это только сейчас. А она похоже и не замечала вовсе, глядя прямо перед собой.
Самолет опять завалился набок, рука соседки еще сильнее стиснула мою руку. Общий вскрик, я обнаружил, что кричал вместе со всеми. Но ничего страшного не произошло. Самолет развернулся на 90 градусов, потом еще и еще.

-Все будет хорошо, все будет хорошо...
Я уже не верил в это, но продолжал повторять и повторять, убеждая себя в том, что делаю это для соседки.
Я видел смерть вблизи и часто. Но это был взгляд со стороны. А теперь я сам сижу внутри железной смерти, разворачивающейся над Пироговским водохранилищем.
Я так много видел и так мало успел. Я приносил другим боль и страдания, шел не разбирая пути к неведомой для себя самого цели. Кто же знал, что эта цель - груда обломков на полосе Шереметьево?
Господи, помоги мне, я не хочу умирать, я буду другим.

Под днищем раздался скрежет. Уже крича вместе с другими, я понял, что самолет выпустил шасси. Натужно ревя единственным работающим двигателем, Ту-134 начал разворот по пологой глиссаде. Мы снижались, после 40 минут минут кружения над московскими водохранилищами и слива топлива. Что произошло за это время? Я не помнил. Время сжалось до нескольких секунд. Все что было до этого уже не имело никакого значения.

Внизу промелькнуло Дмитровское шоссе и железная дорога, рассекающая Лобню. Сняв обувь и упершись лбом в спинку переднего кресла, я пытался вспомнить самый лучший момент своей жизни, которая по всей вероятности оборвется через несколько секунд. Но вспомнить ничего не удавалось. Огромный, махровый страх уже отключил мое сознание и со свистом в ушах, вырывался наружу. Объездная дорога между двумя терминалами пронеслась внизу. Толчок, самолет тряхнуло, еще толчок. Машина стала прямо, горизонтально к земле и понеслась по полосе, медленно сбрасывая скорость.
Скольжение по надувному трапу. Неужели я опять в детстве, на дворовой горке?
Мокрое от слез лицо и следы ногтей на левой руке.

Через четыре часа, следующим рейсом, я вылетел по прерванному маршруту. Больше я никогда не боялся летать.