_______________
Она родилась в жарких краях. Девочки в жарких краях созревают быстро:
она и сама заметить не успела, как все её формы налились сочной
упругостью, а кожа сделалась упоительно-глянцевой. Она была очень
красива, но врожденная скромность не позволяла ей открыто упиваться
своим совершенством. Лишь иногда, ночами, лежа под черным южным небом и глядя на загадочное мерцание далеких звезд, она думала о своей красоте и мечтала о будущем. Она была уверена, что впереди ее ждет нечто
прекрасное. Сонная тишина и ласковое дуновение теплого ветра из степи
грели в такие моменты душу девочки, наполняя ее сладостным предвкушением
светлой, радостной жизни. В такие минуты она забывала обо всем плохом,
даже о своем сиротстве. Она не знала своих родителей. Спросить у
растившего ее деда – стеснялась, а сам он ей ничего об отце с матерью не
рассказывал: дед был молчалив и угрюм. Так и жила она в неведении…

Возможно, перепади на ее долю чуть больше людской теплоты и участия, не
попала бы она в беду. Однажды, дед узнал, что человек по имени Гурген
собирает
таких же, как наша героиня нежных, трепетных девочек, чтобы отвезти их
на Север, в Москву. Туда, где у людей водились еще деньги, туда, где
можно было выгодно торговать их телами.

Лицо Гургена не понравилось девочке: грубо вылепленное, с мрачными потухшими глазами. Он больно прихватил ее за бедро:

– Хороша, - осклабил он зубы фальшивого золота, - попа широкий, - сладкий девочка.

Она вспыхнула, ибо впервые о ней говорили скабрезно и унизительно,
говорили, как о товаре. Девочка хотела вырваться из цепких рук Гургена, но не смогла. Было поздно: он сунул деду несколько мятых, потных
купюр и увлек ее за собой.
– Сладкий мой, — все повторял он. Девочка подавлено молчала, боясь
пошевелиться: ни жива, ни мертва. Левым боком она отчетливо ощущала
жесткое, угловатое тело пистолета, спрятанного во внутреннем кармане куртки страшного попутчика.

Дорога оказалась долгой и изнурительной. Девочка и ее подруги по
несчастью тряслись в тесном салоне нещадно скрипевшего, разбитого
автобуса. С каждым днем
становилось все холоднее, и несчастные путешественницы теснее жались
друг к другу, чтобы хоть как-нибудь согреться. На исходе пятых суток они
въехали в Москву.

Гурген запер невольниц в подвале, где не было даже кроватей, а все
освещение составляло крошечное оконце под самым потолком, в которое был виден лишь кусочек колючего октябрьского неба. Подвал был очень грязным — пахло гнилью, и еще, там были крысы. Девочка с ужасом смотрела, как они шныряли от стены к стене. Ночью пошел первый снег: девочка увидела его
впервые. Она не спала, — зачарованно смотрела на сыпавшиеся сверху белые комочки, смотрела до тех пор, пока собравшийся на тротуаре небольшой сугроб не закрыл маленькое окно. И тогда девочка заплакала, заплакала тихо, чтобы никого не разбудить, заплакала, потому что впервые в жизни она смотрела на небо, а на душе не делалось легче, заплакала оттого, что надежда на что-то светлое и радостное ушла навсегда.

Утром скрипнула железная дверь: привели первого покупателя.

– Ну, — он широким хозяйским жестом указал на перепуганных со сна девочек, — один лучше другой, выбирай, какой нравится.

Покупатель, высокий сухой старик в подбитом огневкой длинном
лайковом плаще, медленно подошел к тоскливо жавшимся в дальний, самый темный, угол подвала невольницам. Он внимательно посмотрел на каждую и ткнул указательным пальцем, на котором отсутствовала одна фаланга, в нашу героиню.

– Ай, молодец, - засуетился Гурген, вытягивая оцепеневшую от ужаса
девочку из толпы горестно молчавших подруг, — самый красивый, самый сладкий выбрал.

– Слатенькая девочка, — будто вторя Гургену, просипел старик (у него был очень неприятный, словно механический, голос), и его холодно-безучастные, как у жабы, глаза на мгновение вспыхнули хищным
жаром.

– Слатенькая девочка, — эти слова старик еще несколько раз повторил,
когда они ехали в такси. Она тряслась рядом с ним на заднем сидении, а
он все норовил ее обнять, придвигался ближе и ближе, обдавая табачным
смрадом дыхания. Девочке уже не было страшно. Она отрешенно смотрела в
окно автомобиля на мокрые грязные улицы, суетливых злых людей и думала о
том, что все ее радостные чаяния умерли вместе с ночным снегом. И ей
уже было все равно…

Она
не испугалась, когда в квартире, куда они приехали, увидела еще двоих
крепко пьяных мужиков с такими же безучастными, как и у старика,
глазами.
Она не испугалась даже в ту минуту, когда один из них, заросший жесткой
густой щетиной со стальным отливом, грубо швырнул ее на широкий дубовый
стол и занес над ней синюшное жало ножа. Она лишь тихо и коротко
вскрикнула, когда сталь лезвия пробила ее упоительно-глянцевую кожу и
двинулось дальше - терзать кровавую плоть. Ей уже не было ни больно, ни
страшно, ей было уже все равно.

Так умерла слатенькая девочка. Злые люди ее зарезали. Зарезали и даже
имени не спросили. Да и спрашивать было нечего - не бывает имен у
арбузов...

(с) не моё