Первоисточник.

С этого форума.

Необыкновенный концерт

- Ладно Володь ты не кочевряжься, скажи скока, они хоть и не известные, так энто пока, а там глядишь и тебя догонят.. – произнёс комиссар, доставая из кармана кожаной тужурки толстую пачку «керенок»..
- Черт с вами, 15 рублей и кабак с тебя, и смотри не болтай не кому, - получив причитающий гонорар, Маяковский поднял воротник своего пальто и пошел через Кузнецкий. Да, с этими не очень вышло, сыроваты… Но ничего, в запасе ещё оставалась парочка, на которой можно было подзаработать. Он закурил и пошёл вдоль облупившихся стен доходных домов, бормоча про себя как молитву, чтобы не забыть: «Новиков, Палекс, Новиков, Палекс»
Ну ладно Новиков, а Палекс? Явно какой то немчура или контра недобитая.
С мороза заскочив в подъезд и поздоровавшись с матросом на входе, стал подниматься по лестнице, толкнув дверь и войдя в зал, выдохнул и пошел по ряду к сцене. ..

Студеным февральским вечером, бредя по Моховой, одинокий прохожий бросил взгляд на рекламный плакатик, в аккурат приклеенный к деревянным доскам забора:
«Поэтический вечер Владимира Маяковского, Влада Новикова и Палекса:
«К штыку приравняю спиннинг».
По желанию в вечере могут принять молодые пролетарские поэты.
Вечер состоится в 19.00 20февраля 1919 года в здании Политехнического музея.
Вход – 10 копеек».
Читавший похолодел — 20 февраля – это же сегодня! Взглянул на часы -19.40. Опрометью бросился в музей, благо это не далеко, мимо Большого, через Лубянку.
Бежал не останавливаясь, и порядком запотел, хоть и мороз.
Толстой кассирше бросил мелочь и взяв билет, протиснулся сквозь группу молодых, патлатых, видимо без денег студентов.
Большой зал был забит народом – все места были заняты, в проходах стояли, а ближе к первым рядам лежали вповалку. Публика была разношерстная — матросы в тельняшках, солдаты с ружьями, много молодежи, девушки в красных платках, студенты. Среди множества лиц угадывались известных поэтов и политических деятелей – Хлебникова, Саши Белого, Мандельштама, Чапая, Хоттабыча, Бобра, Ту-134.
На небольшой сцене, в белой рубашке и галстуке Влад Новиков бросил в зал —

Воду порву как лист бумажный!
Как буржуазию в 17-ом.
Рыбы тоже делятся на классы.
Товарищ! Спиннинг – это революция!!

Видимо это был последний куплет стихотворения – зал взорвался аплодисментами. Только Есенин с нездоровым румянцем на щеке и его группа молчали и сидели тихо, наморщив брови.
Новиков покинул сцену и сел за стол, в ее глубине, за которым сидели Палекс и Маяковский. Видно было, как Маяковский шепнул что-то Владу на ухо. Влад рассмеялся и Маяковский, вскочив из-за стола и подойдя к краю сцены, произнес в зал:

Рыба тоже бывает белая.
Только без тросточки
и прибамбасиков
Закурю папиросу нервно,
Достану маузер. И скажу :
Время истекло ваше.
В сортир ваши часики.

Публика зааплодировала. Сидевший у стены Хлебников обернулся, увидел кого-то знакомого, они кивнули друг другу.
Тем временем, лежавшие вповалку в первых рядах матросы и девушки в красных платках, не обращая никакого внимания на выходящих к сцене, оттачивали своё ора...торское мастерство. Впрочем, продрогшая в нетопленом и прокуренном зале публика не придавала значения раздававшимся с первых рядов проявлений страсти... Все понимали, что им просто больше негде встречаться — время было тревожное..
Маяковский откашлялся и хриплым от бесконечного курения голосом проговорил:
- Товарищи, тем, кто подошёл позже, хочу представить начинающих революционных поэтов и борцов с мировым империализмом, товарища Новикова и его друга из Ярославской волости Паленого, - произнести вслух фамилию "Палекс", он все таки не решился, зная буйный нрав пьяной матросни и их революционных подруг...
— А чё это вдруг "Палёный? — смачно сплюнув на пол огрызок антоновского яблока прохрипел, оторвавшись от девушки, пьяный матрос — Он, чё - в законе, урка?
По рядам толпившихся в проходе антилехгентов прокатился недовольный ропот:
- " Своих бандитов хватает! А тут ишшо с Ярославля привезли!.. Понаехали! Москва не каучуковая!....."
У Маяковского пересохло во рту и потеплело в штанах... "Эффект получился прямо противоположный, от ожидаемого"...
- " Щаз будут бить"... Стучалось в его Мозгу... Решив исправить создавшуюся ситуацию, откашлявшись, Вова рубанул в толпу:
— Товарищи!!! Палёный — это партийный псевдоним, а фамилия у этого молодого поэта — Климакс!!!
Повисла неловкая пауза, девки из первых рядов глупо захихикали, пара красноказаков, переглянувщись, процедила "Жид!"... а Маяковский понял, что сморозил очередную глупость... " как же его фамилия — ведь повторял, что бы не забыть.. Тампакс?? Ремикс??? Крисмас???!!!" Но мозг глыбы совецкой поэзии парализовало и он потянулся к обмёрзшему графину....
… Палёный! – вновь пронеслось по залу, - Из наших, рабочих говорят…
- Да не-е, из блатных, поди. Глянь рожа-то какая холёная! Да и рыжий, а рыжие они все такие! – сквозь несмолкающий писк активно разминаемых девиц проорал кто-то с первого ряда.
- А вот мы сейчас посмотрим, какой он блатной! – из общей кучи, стряхивая с плеч и вытаскивая из карманов малиновых галифе шаловливые женские руки, вылез прославленный комдив и, зловеще поигрывая застёжкой кобуры наградного маузера, направился к сцене. – Мурку давай!
- Мурку! Мурку! – подхватила пьяная матросня.
Палекс, на лице которого отчётливо читалось предчувствие неизбежного финала, подошёл к стоящей по центру трибуне, нервно накапал себе из мятого чайника кипятка в плохо помытый стакан, выпил, сглотнул…
В это время, двери распахнулись и в зал ворвались ... да-да, они самые ... латышкие стрелки, с типично ярославскими лицами и стольже типичными вологоТскими именами ... Лацис, Вацетис ... ну и так далее ...
- Мурку не могу, слов не помню. Но - вот, если хотите:

Бездарный день был бестолково прожит.
Что я успел? Где был? Кому помог?
Кто подведёт черту и подытожит
То, что сумел бы, но, увы, не смог?..
Быть может, кто-то галочку поставит,
Мол, как же, знаю… Этого – в распыл!
Я только в дверь, а там уж поджидает
С косою дама. И - конец, приплыл!
Коль так, то, в общем, глупо трепыхаться.
Надеюсь, хоть на посошок нальют.
Хотелось бы чуток поторговаться,
А нет – так нет, пойду, куда пошлют…

- В распыл - это мы завсегда… - обрадовался Чапай. - Так, а ты чего скажешь, - обратился он к застывшему в глубине сцены Новикову. В этот момент одна, наиболее удачливая фанатка в прыжке пыталась кинуться к вождленному комдиву, но была поймана взревновавшими соперницами за лодыжки и сумевшая ухватиться только за оттопыренные «фалды» его форменных штанов. Раздался треск, Чапай застыл перед сценой с вытянутой в сторону ВН-а рукой… Под оставшимися в руках фанатки клочками любимого галифе скрывались бледно-розовые семейные трусы в нежно-лиловый цветочек..
В застывшей тишине раздался пронзительный полустон-полувсхлип Новикова:

Не жалею, не зову не плачу…
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым!..

- Но ведь это моё! – Возмутился Есенин…
- Да? - удивился Влад, - надо же, а я-то думаю, что-то строки знакомые. Потому как хорошие, решил, что – мои…
Из уст Чапая, наконец-то сумевшего проглотить накатившее изумление, вырвалось:
- Ах ты… Порву нах…! С… ! Бл…!!!!
Влад, принявший это на свой счёт, ещё громче завопил:

Товарищ, не пребывай в амнЕзии!
Европа – в жопе! Да здравствует Азия!
Из жопы – праматери нашей поэзии
Нас много сегодня на свет повылазило!

- Чего это он об Азии, не слышал, а? – азиат в криво намотанном тюрбане толкнул в бок задремавшего солдатика.
- Не могу знать! - Привычно проорал тот, подозрительно отодвигаясь от пахнущего верблюжим потом Хоттабыча.
- Жопу не трожь! Она – моя! – Бобер не смог пропустить мимо ушей любимую музу. – Чапай, а ну держи его. – и полез через ряды, наступая на головы, плечи и спины впереди сидящих…
Палекса заклинило. Несвежий кипяточек из отнюдь не стерильного чайника не пошёл, видимо, впрок. При виде вбегающих в зал латышских стрелков на него напала безудержная икота… Со сцены с периодичностью работы станкового «Максима» разносилось:
- Еп-тыть, ёп-тыть, ёп-тыть, ёп-тыть, ёп-тыть,, ёп-тыть…
Бобёр, наконец-то добравшийся до подиума, походя ласково врезал ему между лопаток, от чего тот окончательно потерял дыхание и свалился около президиумного стола.
Чапай тем временем вытащенной из ножен шашкой обрубал по кругу остатки разорванных любвеобильной фанаткой галифе. Та же, не желая расстаться с обретённым сокровищем, отчаянно сжимала побелевшие от натуги пальцы… Чапай, осознав бессмысленность своих действий и смирившись с безвозвратной потерей, вдруг ловким движением скинул яловые сапоги и выпрыгнул из остатков штанов. Фанатка застыла в позе правоверного мусульманина, после недельного запоя наконец-то проникшегося благочестием и смирением… Её оттопыренный приподнятый зад, обтянутый узковатой суконной юбкой и оттого выглядевший ещё более привлекательным, навеял в душе Чапая какие-то смутные чувства. Не желая терять времени, комдив в традициях форварда «Манчестер Юнайтед» с разбегу зарядил босой волосатой ногой по упругому «мячу»!
- Ох! – счастливо отозвалась фанатка, но пальцы не разжала…
- Эй, а нам?! И мы хотим! – зароптали её подружки, с завистью глядя на осчастливленную соперницу.
- Держите, бл..ди! – Чапай поднял с пола брошенные сапоги и отправил их наподобие кожаных бумерангов в толпу.
Девицы, побросав партнёров, ломанулись хватать сапоги, словно букет на свадьбе подружки. Завязалась драка.
Маяковский всё это время не сводивший глаз с нижнего белья Чапая, вдруг хлопнул себя по лбу и загрохотал:

Я достаю из широких штанин
Дубликатом бесценного груза!
Читайте! Завидуйте! Я гражданин!..

- Пролива Лаперуза! – добавил в рифму недослушавший окончания экспромта Бобёр, и пинком заправского разыгрывающего угловых отправил пролетарского поэта со сцены. Конечно, удару Бобра было далеко до недавнего выхода комдива. Зад фанатки, отмеченный его вниманием, вторую минуту колыхался под натянутой юбкой, то входя в резонанс, то выполняя обеими половинками самостоятельный, но весьма эротичный танец. Бобёр, наконец заметивший это, застыл с отвиснувшей челюстью…
- Ну и ЖОППА! – ласково выдохнул он… В его словах было столько нежности, мечтательных интонаций, что присутствующим в зале стало ясно: Вот оно! Ромео нашёл свою Джульетту! Петрарка – Лауру! Принц – Золушку! Волк – Красную Шапочку, бабушку и ещё пяток старушек, собравшихся в домике на краю леса на файф-о-клок!..
Новиков счастливо выдохнул… Повезло! Сегодня бить не будут. Подхватив под руки беспамятного Палекса, он тихонько стал пробираться к ободранному по краю занавесу. Пролетарская вольница давно оценила качество материала и вовсю пользовала бесхозный, а значит общий, предмет на портянки.
В этот момент на сцену вспрыгнул Чапай. Но это был не день Бекхема!! Ноги эвакуируемого Палекса зацепились за край трибуны, та качнулась… Стоявший на краю злосчастный чайник опрокинулся и «кипяточек» мощной струёй оросил трусы комдива. И вот! Произошло чудо! Только что розоватые трусы в несолидный цветочек вдруг приобрели здоровый зелёный колер, сквозь который явственно просвечивали резвящиеся рыбки!…
В зале началось настоящее буйство — Матросы и красноармейцы начали беспорядочно палить в воздух из наганов и винтовок, девицы визжали, Маяковского стошнило в оркестровую яму от мощного порохового дыма...
Чапай, решив прекратить безобразия и установить подобающую поэтическому вечеру тишину, немного повозившись, извлёк из кобуры станковый пулемёт Максим и установил его на ветхую трибуну...
— Тихо я сказал!!!! Или я тихо сказал?!!! гаркнул он своим лужёным горлом... У Палекса прошла икота и он наконец-то договорил свою фразу целиком :"Ёптыть, бля...!!!"... Общественность затихла - ибо веского аргумента для возражений Чапаевскому Максиму ни у кого не было... Чапай откашлялся, высморкался в занавес и размотав ставшие бесполезными портянки, повесил их на край сцены... Сидевший в первом ряду фельшер в посеревшем от времени белом халате брезгливо поморщился и на всякий случай посыпал портянки дустом.... Чапай прохаживался рядом с пулемётом, шлёпая босыми ногами по облупившимся крашенным доскам сцены всем своим видом изображая кару небесную, которая неотвратимо настигнет всякого, кто осмелиться издать хотя бы звук... …Пришедший в себя Палекс, вышел на сцену и начал декламировать:

Я не люблю надменности рабов!
Богатство нищих! И кураж жлобов!
Когда с убогих духом облетает
Изящный лоск словесной шелухи…
Во мне вулканом ярость закипает!
Бросаю всё! Иду писать стихи!
Своей души истерзанные нервы
Дарю бумаге, облекаю в слог!
В своих исканьях я не одинок,
Вот был бы Бог,
Вот он и был бы первый!
Уж он поэт – живущим не чета!
Увы! Теперь утеряны стихи,
Что он с кровавого Голгофского креста
Бросал в толпу, прощая ей грехи!
Да, я не бог, поэтом хоть бы стать!
И кто, скажи на милость, запретит
Слова свои в пространство проорать,
Что мозг в пылу обиды сочинит?!!
Задавишь их – они ползут опять
Волною закипевшего дерьма.
А рифму мне не трудно подбирать,
Она на волю просится сама!

- Про бога, эт-т ты зря, - цыкнул зубом Чапай. - Богов у нас нет. И поэтов тоже скоро не будет…
Чапай перевёл верный Максим на стрельбу одиночными и повернулся к залу:
- Поэты ешшо есть? А ну, выходи строиться!…
- А мне про дерьмо понравилось, - на мгновение отвлёкся Бобёр.
- Бох, какой-такой-сякой Бох? – залопотал Хоттабыч, обращаясь к давешнему солдатику…
- Это Аллах, дедушка, - солдатик судорожно копался в тощем сидорке в поисках чего-то ему, по-видимому, очень необходимого. Вдруг, его как будто чем-то ударили, он выпрямился, повернулся в сторону старика и зловещим голосом прошипел:
- Верни бутылку, сволочь старая!!!….
Праздник разгорался! Где-то на галёрке уже рявкнула гармошка, кто-то полупьяным голосом было рванул частушку, но после последних слов Чапая в зале наступила подозрительная тишина. Вдруг с разных концов зала к выходу бросились несколько человек, среди которых были и Есенин с компанией, и Мандельштам, и оба Саши – Белый, и, непонятно откуда взявшийся, Чёрный… Характер Чапая знали…
Под шумок пытался «раствориться» и Хоттабыч, но бдительный солдатик успел ухватить его за клочкастую бороду и потащил на сцену.
- Да я тебе за «казённую»!… - Хоттабыч мелко перебирал ногами в стоптанных остроносых тапочках, путаясь в полах застиранного халата и при этом что-то мыча в своё оправдание… Солдатик, в речи которого отчётливо прорезался тульский говор, не обращал внимание на трепыхания деда, желая раз и навсегда добиться пролетарской справедливости…
- Привет, служивый. Как звать? Какого полка? Поэта привёл, давай его сюда, к этим… - Чапай заметил потуги солдатика и по-командирски навёл порядок на вверенной ему сцене.
- Ту – 134! – рявкнул тот, привычно вытягиваясь во фрунт…
- Ту-ту, ту-ту-ту-ту, ту-ту-ту-ту, ту, ту-ту, ту-ту-ту – на мотив «No limit», задвинул Бобёр.
- А чего поэты!? Тут каждый поэт, - вдруг каким-то чуток визгливым, по видимому от волнения и обиды, голосом возопил ВН…
- А ну погодь, - ствол Максима качнулся в сторону Новикова, - это ты меня сейчас обозвал, энтим, как его, рифмоплётом!?- пылая праведным гневом, произнёс Чапай. – А ну, докажь…
- Василь Иваныч, не надо волноваться, ну не подумал человек, молодой ещё… - к Чапаю подскочил наконец оправившийся от недавнего «удаления» Маяковский.
- Геть отсель! Зашибу хада… - в порыве волнения Чапай, как обычно перешёл на ридну мову. – Эй, Котовский недорезанный, а ну отвечай за базар…
- Рифма – она ведь чего, она ведь очень простая штука – зачастил Новиков, - ну вот, например: «нравиЦЦа – разонравиЦЦа», «пьёт – бьёт», «блесна – сосна»… А вот ещё : «водка – селёдка», «бидон – самогон»…
- Смотри- ка, - ухмыльнулся Чапай, - сумел таки правильные рифмы подобрать. Давай ещё, да смотри, не ошибись… - Его усы зловеще топорщились. Их кончики, безбожно пропитанные никотином от неизменной самокрутки, слегка завивались вверх, придавая комдиву неожиданный шарм ловеласа, ну типа прикид - «анфанг терибль» , что значит «противный, но любимый ребёнок», столь ценимый женщинами.
Новиков, приободрено, продолжал:
- А вот сами попробуйте, господин генерал. Чего-нибудь простенькое, ну, например - Яйца -???
- … Какая-то сволочь всё время кусается… - закончил Чапай, почёсывая промежность через ткань зелёных трусов.
Партер взорвался аплодисментами! – Во, задвинул! – кричали красноказаки, в порыве восхищения колотя ножнами шашек по бескозыркам сидящих впереди матросов. Тем подобное действие было не совсем по вкусу, тем более, что головные уборы находились на головах, но активно работающие активистки-комсомолки не позволяли подняться с мест, упираясь руками в спущенные штаны героев – краснофлотцев, а лица спрятав под раздвинутыми полами просоленных бушлатов… Их спины, совершающие возвратно-поступательные движения, производили общее впечатление волнующегося моря. То здесь, то там вдруг ритм «волны» учащался, входил в апогей – и … разражался феерией бледно-молочных брызг взметнувшейся пены…
- Ну какой я тебе генерал, - ласково, по-отечески, произнёс поощрённый Чапай, - генералов мы того… - А давай ещё! Про армию чего-нибудь…
- Про армию, так про армию. Вот: Вольно - ???
- …Хочу поссать, но почему-то больно?.. – задумался Чапай, глядя с высоты сцены на Бобра, наконец-то на что-то решившегося и утаскивающего фанатку в освобождённую Маяковским оркестровую яму. – не, про армию не будем, - Чапай совсем успокоился, пододвинул ногой табурет и уселся на него, закинув ногу на ногу. Из-под положенного на колени Максима что-то свешивалось. Быть может это была пулемётная лента, но где вы видели патроны сиреневого оттенка? Да и калибр «гильзы» скорее подходил к какой-нибудь мортире Петровских времён, а не стандартному 5,45…
- Посложнее чего-нибудь, а то детскими стишками тут, понимаешь, пытает..
Рифма полетела:
- Клей! - … стакан налей!
- Сова! – ... А лучше – два!
- Спам! – … Агдам! – вторил Чапай, - Э, ты не умничай, а то ведь я щас вместо коньяка «По мордам» зарифмую, мало не покажется!..
- Ладно, ладно… - ВН судорожно выискивал в голове новые темы для творческого комдива. В этот момент очнувшийся Палекс из своего угла прохрипел: - А, может, про баб?
- А может про нас. Давай, родненький, про нас… про нас!!! – заголосили комсомолки.
- А чё, давай и про баб, или как их там, а – женщин… - милостиво разрешил Чапай, перекидывая ноги, затёкшие от неудобной позы. Высовывающееся «нечто» при этом на какое-то время убралось, как будто спрятавшись в разрезе наглаженных трусов комдива, но после снова появившись из-под табурета, но уже с другой стороны…
- «Ода женщине», - объявил Палекс, и хрипло-усталым голосом задекламировал:

Ах, женщины, я вас не понимаю…
Виновны в этом Рок, Фатум, Судьба?
Вы собственной покорности раба,
В смиренье духа вас я обвиняю!
Подвластны случаю, живёте без полёта,
Влачите, упираясь, серость дней…
А гордость? Вы хоть вспомнили о ней?
Иль хлеб насущный главная забота?
Боитесь – мол, останусь старой девой
И – с школьной парты мигом под венец…
Одумайтесь! Проснитесь наконец!
Не все принцессы станут королевой!
Эх, женщины, не понимаю я…
Всё в вашей жизни одному подвластно –
Есть муж и дети, значит всё прекрасно?
Предел мечтаний – крепкая семья?
Хватаясь за любого мужичка,
Не хуже всех, мол. Люди, посмотрите…
Проходит год – и вы погрязли в быте,
Куринные жуя окорочка.
От ЗАГСа вас проносят на руках.
Традиция – не более того…
Вы, говорили, любите его?
Надежды время повергает в прах!
Польстившись на смазливый внешний вид,
На сладость слов, потоки обещаний,
Вы думали – вот он, предел мечтаний!
То – петушиный свадебный прикид…
Снимите с глаз наивных грёз вуаль!
Мечту свою мы выбираем сами.
Вы, говорите, любите ушами?
Что ж, я молчу… Мне вас тогда не жаль!

- Хе! – рассмеялся Чапай, - ну ты дал, Валенокс, тебя ж за ето щас в порошок стирать будут! Ну, те, которые бабы…
На понимал красный герой ранимой души простой русской женщины. Пользовал, но не понимал… Возникшая минута молчания прервалась нарастающим полувизгом-полустоном. Причём стонали, в основном, мужская часть аудитории, которых неверные подруги сначала оставили без внимания, а после, в порыве страсти, использовали партнёров в качестве постаментов, трибун… Залезали им на колени, плечи, при этом хватаясь и используя в качестве опоры различные, выдающиеся части одежды и тел последних…
Над залом раздавалось: «Па-лекс! А-а-а, бля! Па-лекс! Палекса – в президенты! Не трожь, сука!!» Причём, нецензурная часть озвучивалась мужскими голосами…
- А ну тиха, растащились тут, мокрохвостые! – рявкнул Чапай, вставая. – Фсё, поэзия кончилась… пока… А ты дед чего тут стоишь? – обратился он к медитирующему посередь сцены Хоттабычу.
Старик сплюнул в сторону сургучную печать, до сих пор прятанную от солдатика за щекой и запричитал: - Ой, сама не знаю, начальник… Сидел тиха, никого не трогал, а тут бутылька-мутылька какая-то? Ай, горе мне, горе, Шайтан на твою голову! – и ещё раз плюнул, но уже в сторону солдатика…
- Ах ты саксаул необрезанный! – рванулся тот к деду – Я ж так и знал: он бутылку спёр!
- Почему необрезанный, - удивился дед. – Сынок, я тебе одну умную вещь скажу, только ты не обижайся:

Когда-то дед мене сказал,
Он умный был, сто лет он прожил…
Кому Аллах ума не дал,
Тому и водка не поможет…
Ты маладой ещё, сынок,
Не стать те, паря, ахфицером…
Свой необрезанный сучок
Ты спрячь, и не смеши размером…

- Во!… Дед!… Умыл! – заржал Чапай в тональности молодого жеребца, почуявшего манящий аромат шалой кобылки… - Э, э, ты погодь, не спеши, - успел схватить пробегающего солдатика за полу шинели. – У меня для этих, - махнул рукой в сторону скучившихся на сцене поэтов, - приговор уже подписан…
- А чё он, вша облезлая, меня тут прилюдно позорит, - плачущим от ярости голосом простонал солдатик. – Сучками померяться захотел, ща я ему сучок в мозоль от седла зафигарю по самые помидоры, вот тогда пусть посочиняет… В экстазе пароксизма!...
- Ты чё такое сказал? – удивился Чапай. – Марксизма-ленинизма, знаю… Онанизма – друг солдата, тожа люблю и уважаю… ну, там - сто грамм для организма – никогда не повредит, а про твою «параклизьму» чёй-то не слыхал…
- А вот щас и увидишь заодно, - мрачно пообещал солдатик, - А ну, дед, скидавай портки!
- Э, да я смотрю, ты из этих, из гондурасов?.. – Чапай подозрительно отодвинул солдатика от себя, но шинель не отпустил. – Ты ж не в окопе, ну не терпится – сходи к комсомолкам, вон они каки у нас ядрёные, - и помахал свободной рукой в сторону зала. Ласковое это движение раскрытой ладошкой влево-вправо, полусогнутой в локте рукой, а также добрый, порой даже нежный прищур по-отечески тёплых глаз был впоследствии скопирован начинающим пролерар-революционным деятелем, неким В.И. Лениным… Идея была подхвачена и развита г. Гитлером А. в 33-м, причём последним была предпринята попытка скопировать даже знаменитые усы комдива… Но «святое» не поддалось, обломался фашист-фетишист! Та гадкая поросль, что в конце концов выросла у него над верхней губой, не шла ни в какое сравнение с ухоженным предметом гордости красного комдива… Лихие были времена, и о законе о защите авторского права никто ещё не слышал, а малограмотный Чапай не догадался запатентовать собственные имиджевые находки…
- К нам, к нам сходи… Сладкий… - заворковали труженицы оргазма…
- А может действительно, это, сходить… - пронеслось в голове солдатика. – Ведь этот верблюдофоб и мылся-то, поди, последний раз в 19-м веке… - Живи, гадина бородатая, помни мою доброту… - наконец решился он. – Я тебе тоже ответ зарифмую:

Ждёт, козёл, тебя могилка…
Подожди-ка саму малость.
Чтоб тебе моя бутылка
На том свете вспоминалась…
Водкой чтоб мочили губы,
Но, чтоб, сами выпивали!
А инкубы и суккубы
Тебе, падла, не давали!

- Во, это по нашему, по краснопролетарски. Не в бровь, а в пасть, в смысле, в масть… - удовлетворённо заметил Чапай. – Куда это ты собрался, сюда, сюда к поетам вставай, до кучи пойдёшь тяперичя…
- Ну что, граждане – господа – товарищи поэты, - Чапай заходил по сцене вдоль команды «приговорённых». – Родина, значица, и отечество в опасности, а вы рифмоблядством занимаетесь… Не пойдёть! Кровью смоете свою вину перед мировым пролетариатом!..
Народ безмолвствовал. В смысле молча занимался текущими проблемами, смирившись с усмешкой судьбы, написанной на криво ухмыляющейся физиономии красного командира. Палекс с Маяковским разливали из чайника остатки жидкости, причём здоровый румянец на их лицах, разгорающийся после каждого стакана всё ярче, заставлял усомниться в «природе» приснопамятного «кипяточка». Новиков закатил глаза к потолку, по-видимому сочиняя очередной шедевр. По его губам, если бы в зале были глухие, обученные мимикочтению, можно было прочитать: «Спиннинг… спиннинг… пиллинг… бодибилдинг…» Солдатик оттер азиата к портьере и оттуда раздавалось ритмично-мерное «Х-х!», сопровождаемое облаками пыли, испускаемыми толи занавесом, толи дедом…
- И хотел бы я из вас, голуби мои, создать отдельный батальён по борьбе со всякой контрой недобитою, - неожиданно пригорюнился Чапай. – так ведь толку не будет, жопой чую. А неприятности мне на неё родимую не нужны, хватает семейных разборок с ординарцем, комиссаром и пулемётчицей одной ( Чапай мечтательно закатил глаза, сглотнул и продолжил). – Тебя Баболюбекс, не, как там , блин, Любобабис? Или Бабоё..бс? Тьфу, пропасть! Короче – в медсанбат, будешь больных «за жисть» агитировать, да и сестрички хоть по ночам при деле будут, а то надоело их от казарм отгонять… Деда и служивого – в разведку пошлю, не одна гнида не догадается, что они друзья! Но смотри у меня, старый – замечу около склада с спиртным – порешу нах… вот этой шашкой, не посмотрю на пролетарское происхождение! Ты, колобок рифмолюбивый, - и показал пальцем на Новикова – готовься, будешь меня перед сном стихоплётству обучать. Да смотри, - погрозил он пальцем оторопевшему Владу, - слова правильные подбирай, а то я тебе с черепушки ещё и уши сбрею, для законченности картины!
- Я видь тоже, иногда, пописываю… Писучу… Написаю… Порублю всех на…!!! Замотали в конец! Стихи и рОжу! И если щас кто-то мне тут улыбнётся ещё, так я ему эту рожу вот этим сапогом начищу! – Чапай поднял было ногу, пошевелил волосатыми пальцами, задумался… - Всё одно! Начищу – мало не покажется!
- А, простите, - высунулся Влад, - вы какой ногой в основном пользуетесь? – и, офонарев от собственной наглости, спрятался за спину Маяковского.
- Левой, бля! Левой! – проревел Чапай.
- Левой… левой… левой - !!! Шлёпнув себя по лбу, Маяковский вытащил из кармана маленький блокнотик и что-то быстро в нём записал.
- Ты чё там кропаешь? Киркоров недоделанный! – Чапая понесло. – Под красного командира подкопы роешь?! Пиши, душа чернильная, лови на развод, коли с мыслями в башке напряг. – Чапай залез на табурет и заорал, отбивая ритм пяткой, а в особенно «ярких» местах, подпрыгивая от возбуждения:

Товарищ, знай
Ты – солдат Революции
Даёшь эрекцию!!!
Долой поллюции!
Не возбуждай, рука
Нездоровые реакции!
Ладонь –для штыка,
Не для мастурбации!!!
Мозоль на пальцах
Набей штыком ты,
Срубая яйца
У белой контры!
Не трать зря семя
Пролетариата!!!
Приумножай племя
Рабочих и солдатов!!!

Зал взревел! Толпа солдат и матросов, щедро разбавленная красноказаками и слегка приправленная активистками – комсомолками рванула на сцену, смяв жидкие ряды поэтовских рядов. Чапая схватили, подняли на вытянутых руках и с громкими криками «Ура!» и «Чапай – чемпион!» понесли к выходу. Под шумок с героя дня уже кто-то стащил кожаную портупею, папаху, планшет… В руках отдельных счастливиц яркими символами пока ещё не придуманного Гринписа мелькали зеленые клочки Чапаевских трусов… А, собственно, вот он и был, момент рождения! Под разошедшимися на сувениры трусами комдива обнаружился предмет его небезосновательной гордости, окрашенный полинявшими надысь «рыбконосителями» в ярко-малахитовый цвет. Находясь в революционно-поэтическом экстазе, Чапай передал капельку возбуждения каждой клеточке своего организма, отчего некоторые его части пришли в «соответствующее» состояние и ныне гордо вздымались над телом уносимого людским потоком Чапая… - Вау! Грин Пис! – воскликнул случайно забредший в зал американец, автор скандально известного романа «Двадцать дней, которые потрясли мир» и более гениального, но запрещённого цензурой «Двадцать дюймов, которые потрясли меня»… Так рождалась легенда!
Толпа вывалила на улицу и понеслась в сторону Храма Христа Спасителя…
- Писец храму, - как-то безразлично подумал Маяковский, вновь вылазя из оркестровой ямы, куда занес его народный порыв. – Ща так раскатают, один котлован останется… А чё, можно будет воды напустить, бассейн сделать. А если ещё карасей запустить? Да карпов!! Точно, ну их, этих поэтов, чаще бьют, чем платят… Открою платный пруд, буду народ на рыбалку приглашать. Баньку на берегу поставлю, девочек из деревни завезу… - в голове гениального поэта рождался очередной проект…