Она стала моей пять месяцев назад: сразу, при первом знакомстве в чистом уже лифте.

В наш подъезд они заехали последними, когда все ремонты уже закончились и наконец-то исчезли молдавские узбеки с перфораторами-мозголомками, надсадным визгом пил-«болгарок», и цементной пылью.
Её муж проявил редкую учтивость: кроме объявления в холле первого этажа, под каждую из парных дверей, отделяющих трёхквартирные секции от лестничных клеток, он разложил листовки с извинениями за неудобства, строительный шум и грязь от ремонтного мусора.

Обещание закончить ремонт к майским праздникам они сдержали, потому что познакомились мы с ней 30 апреля в совершенно чистом лифте.

Она уже нажимала на кнопку, двери сходились.

Как всегда, я не успевал и вставил ногу между створками.
Как всегда, вспомнил «Правила пользования лифтом» на полуотогнутой жестянке около панели управления.
« Правилами» такие действия категорически запрещались.
Как всегда, проскролил в уме картину: створки не расхлопываются, а, наоборот, сдавливают ногу, лифт поднимается, увлекая меня за собой.
Левая нога, стиснутая створками, уезжает вверх, на одной правой я не удерживаюсь, заваливаюсь на спину, и меня тащит к верхнему обрамлению лифтовой шахты. Из карманов летят ключи, мелочь, визитница, бумажник, красный маркер, мобильник. Ногу начинает перемалывать в проёме между стеной и лиф…

- Здрав!…ствуйте…, - я сбился с обычного бодрого тона успешного манагера, потому что женщина в лифте была мне незнакома и женщина была невероятно хороша. Она держала в руках сумочку и цветок в горшке.
- Цветок у Вас красивый, - сказал я специальным (грудным и бессовестным – есть у меня такой) голосом, пристально глядя в её большие серые глаза.
( - «про цветок » Вы, сероглазая, понимаете - это так: разговор завязать. На самом деле, это Вы – очень красивая. И я Вас хочу.)

- Здравствуйте. Мне он и самой нравится, - ответила она, не отводя глаз.
( - совершенно правильно я Вас поняла. Что здесь не понять? Я знаю, что я красивая, не в первый раз слышу, для завязки разговора сойдёт, что дальше?)

- Нет, в самом деле, красивый и необычный цветок, - уточнил я постным голосом странствующего дурачка-ботаника, - никогда такого не видел. Как он называется?
( - понимаю, что не в первый раз слышишь. Но меня сейчас цветок – именно цветок интересует. Я спрашиваю про цветок. Будьте скромной, девушка, не выпячивайтесь. Дойдёт и до Вас дело)

- Хм-м..
Это пахистахис, у него очень красивые жёлтые цветы. Обычно бывает десять-пятнадцать соцветий, иногда больше.
Может, Вам интересно какую влажность, освещённость, тип почвы он предпочитает? Период вегетации?
- Нет, достаточно. А…где Вы его поставите?
- Мне хочется, чтобы он стоял в моей спальне.
- Я ему завидую. Я бы тоже хотел… в Вашей спальне…чтоб сто…, - и сделал невинные глаза.
- Смелое заявление, Вы не…

Смелое, конечно. Разбавим сейчас.

- Но это маловероятно, конечно. Пока, по крайней мере…
А Вы спальню где сделали – в той комнате, что выходит на Большую Академическую, или в той, что во двор? - спросил я деловито-ремонтным голосом.
Купится или не купится?
Купилась.

- Хотела на Академической, но потом сделала в большой, которая во двор. Улица шумит до глубокой ночи, а закроешь окно – душно. Беда стеклопакетов – слишком герметичные. Очень хорошо – тоже нехорошо. А кондиционер я не хочу без крайней надобности включать.
- У нас тоже во двор. У Вас же – 61-я квартира?
- Да.
- А у нас – 73-я, точно над вами. А…пахистахис до какой высоты дорастает?

А лифт приехал на её этаж.
А она не выходила, и я снова и снова нажимал кнопку «Стоп».

- Не знаю…Может, метр.
- Вы попробуйте рыбьим жиром его поливать, ещё анаболики хорошо помогают. Накачайте его стероидами хорошенько, пусть вырастет до десяти метров, перекрытия проломает, и я буду, как негр, по стволу пахистахиса к Вам в спальню спускаться. Говоря политкорректно, как негроафриканец.
- В набедренной повязке?
- Если эта деталь мужского туалета для Вас важна, буду прихватывать повязку с собой отдельно. Не одевая.
- Не надевая. Ладно, мне давно уже выходить пора. Забавный Вы мужчина. Буду питать пахистахис, готовьте набедренную повязку.

Вот так.
Двери закрылись, я поехал выше, ощупывая в кармане брюк приятную внеплановую эрекцию.

Дежурно просмотрел настенные росписи.
Почему-то в наш новый дом вместо современных «Отисов» с антивандальным покрытием впёрли модернизированных Карачаровских уродов. Два маленьких и два больших, один из больших – грузовой. Как раз ехали в большом.
Их стенки покрасили в цвет, по-дизайнерски называющийся «Беж», он же RAL 1001, в народе именуемый «поносным». Как бы то ни было, такой цвет чрезвычайно удобен для росписей.

Узкую торцевую стену писцы выделили для обмена мнениями по межнациональным и конфессиональным вопросам.
Надписей здесь было много, но все они так или иначе лишь дополняли могучий посыл лозунга, написанного огромными, величиной с ладонь, буквами: «Хачи – идите на хуй!»
Видимо, по мысли безвестных патриотов, Гайк Арутюнович Пирумян, дорожный подрядчик с 18-го этажа, должен по прочтении собрать свою семью и сказать, приспустив веки, с бесконечной армянской грустью: « Собирайтесь. Нас не хотят здесь. Чька, ара, чька. Мы уезжаем».
На самом деле, этот призыв имеет столь же исчезающе малую силу влияния на окружающую действительность, как и заклинания советских времён: «СССР – оплот мира!», «Партия – наш рулевой!» и «Слава КПСС!».
Просто нашим людям нужны бодрые лозунги.

Вместо рекомендованного патриотами действия, Пирумян раз в три-четыре месяца стеснительно потупившись, обращается ко мне по поводу моих ментовских связей с просьбой помочь приживить очередного горца-диаспорца.
Мне - триста долларов за посредническую услугу, сколько отдаёт Серёге – не знаю.
Крайне ценю деловую корректность Гайка.
Последние несколько лет, по-моему, чего бы не касалось - после первого раза все устанавливают прямые связи, отшивая посредников.
Лифт Гайк два раза перекрашивал, вскоре, думаю, заменит на антивандальный.

Левая стена – унылый спортивный форум.
С «мясом»-«Спартаком», динамовской «мусарнёй», « конями» из «ЦСКА» и неожиданно экспрессивной надписью под эмблемой «Зенита»: «Буланова – сосёт!».

Сначала, не зная о свадьбе форварда Аршавина (- или Радимова?) с антикварной питерской певичкой, я выдвинул, было, версию, что этот пост ошибочно снесён из ветки «ЦСКА».
Типа, развивают тему «коней» через лошадиные масти: « саврасова», «гнедова», «буланова»… - нет, отверг. Слишком сложно и надуманно для бодрых разумом фанатов.

Но и узнав о фамильной принадлежности Булановой к «Зениту», не очень понял: чем же хотели обидеть певичку, Аршавина и «Зенит» в его лице?
Ведь обиднее было бы: « …не сосёт!». Так сказать, вызывающе пренебрегает супружескими обязанностями, унижая тем самым мужское естество Аршавина ( - или Кержакова?) и, соответственно, его команды.
Или юные фанаты, узнав о такой немудрящей подробности интимной жизни, как оральные ласки, испытали глубинное гормональное потрясение и решили выплеснуть это озарение в мир?

А, может, всё по-фрейдистски глубже: ненавистники «Зенита» ассоциируют теперь клуб с Булановой? «Сосёт» - символ того, что команде выписан приговор на унижение и она обречена на постоянные проигрыши?
А вот если «Зенит» возьмёт «золото»? Какими интимными действиями, по мысли фанов, должна будет откликнуться на это певичка?

Весь этот умственный мусор прел у меня в голове ещё минут десять, потому что лифт застрял сразу после прощания с Лилей.
Карачаровские уроды ломаются постоянно. Благо, хоть их четыре штуки на подъезд, да и мастер обычно прибегает быстро.

Правая стена посвящалась трогательным юношеским чувствам и сообщениям о первых любовных утехах.
В очередной раз усомнился в категоричном заявлении «Оксана – блядь!», поскольку, уверен, вся вина неизвестной мне Оксаны заключалась в том, что она не дала робкому влюблённому (он, даже, может, и попросить не смог толком), а дала (или Робкий подумал, что дала) наглому Гоше из параллельного.

Деяния настоящих блядей никогда не отражаются в настенной графике.
К Гале-Лошади, допустим, бегал весь наш микрорайон, чуть ли не с седьмого класса начиная, но ни одна неблагодарная рука не осмелилась на оскорбительную надпись.

Десяток пубертатных мяуканий, схематичные рисунки, бездоказательные обвинения некоего Краюшкина в педерастии…
И какой-то дурачок, возомнивший себя Супер-Самцом, увенчал стену могучим обобщающим мессиджем: «Я вас в рот ебал!».

Я подумал: неужели это пишут наши скромные подъездные подростки, вежливо здоровающиеся, пропускающие нас вперёд и придерживающие за собой входную дверь?
Не может быть.
Это их гадкие дружки, приходящие к ним в гости и выражающие таким образом незрелый социальный проте…

Недодумал. Лифт дёрнулся и поехал. 11 минут. Почти ничего.

После апрельского Дня Пахистахиса мы встречаемся не реже раза в неделю.
Я еду сверху, лифт замедляет ход у восьмого этажа, втягиваю живот, расправляю плечи и леплю лицо ироничного мачо.
Двери открываются, лифт наполняется свежим ароматом её духов. Лёгким.
Редкая женщина знает меру в парфюме, обычно прыскаются так, что аж до блевотины в замкнутом пространстве лифта.
Деловой костюмчик, юбка с маленьким разрезом, нежные просвечивающие коленки. Коленки – как чашечки из тонкого китайского фарфора.
Помада сиреневых тонов, тонкие вьющиеся каштановые волосы.
Она.
Лиля.
Лилечка.

- Доброе утро, Лиля.
( -только потому доброе, что вижу Вас)

- Доброе утро, Павел.
( -ну, это уже было. Дальше что?)

- Что за духи у Вас? От них голову теряешь.
- «Ангел и демон». Горечь дубового листа со свежестью лилии. А голову или сразу теряют, или никогда. Потерь головы, отнесенных во времени, не бывает.
( - комплименты про внешность, фигуру, маникюр и даже педикюр я от Вас слышала. Все авансы на смелые заявления Вам выдала.
Июнь уже кончается, а я всё комплименты слушаю. Ещё про Лилию и свежесть лилии состри.)

Нет, про Лилю-лилию острить не буду. А вот про дубовый лист, который глаз видит, да зуб неймёт – эта горечь мне близка.

Встаёшь в 6-00, из дому выскакиваешь в 6-20, выезжаешь в 6-35, до любимой виданой в гробу оптово-розничной компании «Лаки и краски из Европы» добираешься в семь сорок, откидываешь сиденье, час спишь в машине.
В 8-45 на отгрузке. Собираешь отдел, хватаем коррект-лист, отмечаем маркером срочные паллеты, и паллеты с изменениями.
Выедешь на час позже, приползёшь по пробкам, дай Бог, к одиннадцати.
Возвращаешься домой к пол-девятому; в субботу – короткий день, до четырёх - пол-пятого, раз в две недели в Сандуны с Эдиком-медиком и ментом Серёгой, ранний отбой.
В воскресенье спишь до десяти, «Ашан», собака, постричься, лампочку вкрутить, резину поменять, пломбу поставить, на дачу рухлядь вывезти, сто лет в кино не были, сегодня мама заедет…
Когда жить, блять?!! Когда Лиля?!

Пш-ш-ш-ш…
Первый этаж, приехали. Ей - налево, зелёненький « Матиз» возле дома. Она – счастливая, ей, по её словам, ехать минут двадцать.
Мне – направо, четверть часа до гаража, потом по Большой Академической, узкое горлышко Космонавта Волкова, мерзостная Ленинградка, с Ленинградки на Третье Транспортное Навеки Проклятое и до Дмитровки.

Июль, август, сентябрь.
Их дача, наша дача. Их отпуск, наш отпуск.

- Как Вы загорели прекрасно, Лиля! Без красноты и не до черноты. И помаду такую замечательную в тон подобрали – бледно-сиреневую.
( - я всё равно надеюсь)

- Да-а? Помада не в тон, конечно, просто захотелось так. Понравился такой оттенок с блёстками.
Приятно, что Вы всё замечаете. У Вас чисто женская деталировочная наблюдательность.
( -надоела пустая болтовня. Хватит, больше в эту игру я не играю)

Лифт дёрнулся и встал. Пошёл было вниз, задумался, вздрогнул, мигнул светом и остановился.
Лиля прижала нижнюю губу верхней.
- Ой, я же опоздаю! Это невозможно – к нам столько народу записано!
- Сейчас разберёмся, - заверил я, выпятив челюсть. – Обычно дольше пятнадцати минут не ждём.
Надавил кнопку «Вызов диспетчера». Из динамика, расположенного в низу панели управления понеслось хрюканье, похожее на безумную смесь исландского с хинди: «Бронбнд..днигхенрр..суухиндхауу..титтхрр…».
Я согнулся до пояса, проорал в динамик улицу, дом, подъезд.
- Хр-рброххн…хаситт..рахххна…

Повторил ещё раз, внимательно разглядывая с близкого расстояния Лилину коленку. Стоит почти вплотную, не отодвигается.
Тёплая душистая коленка, обтянутая шелковистым нейлоном, в сантиметрах пятнадцати от моего лица. Видно и слышно каждый рубчик на нейлоне, каждую жилку на коже.
И не отодвигается.

Ну, встал у меня, конечно.

Окончание