(с) копирайт.

Да, и мне, слава Богу, приходилось смотреть в глаза женщин, переполненные любовью… Я помню изливающиеся из этих прекрасных глаз лучи, обволакивающие твою душу и пронизывающие сердце навылет.

Но разве мужской взгляд беднее? Ужели глаза мужчины не способны передать то множество красок, что расцветили палитру чувственности?

Я поймал его взгляд…

Я видел эти глаза. Я до сих пор помню это в мельчайших, самых незаметных деталях, чуть слышных полутонах… Его зрачки блестели дьявольским огоньком, влажные ресницы подрагивали. В этих глазах было все – нерастраченная любовь, водопад нежности, в них читалась звериная ярость, боль потери, трагедия неразделенного чувства, страх и отвага, недоумение и злость… Там были холод ледяных скал и пылающие руины Помпеи, расцвет абсолютизма и падение Рима, сопереживание и горечь предательства, дружба и ненависть, вспышка на солнце и штормовой вал Атлантики…

Этот взгляд я запомню.

Минутой раньше.

Синий летний вечер схватил мягкой голубизной панельные башни, легкий ветер пел яркой спелой листвой. Мы сидели весьма теплой компанией за уже поредевшим, но все же богато убранным столом.
- Ну чего, откупориваем?
Моя рука уверенно свернула голову литровки совершеннолетнего «Вани-пешехода», озорно игравшего на закате своей призывной золотой этикеткой.
- А я не могу… Я за рулем…
- Да ладно, Мэтр!
- Правда не могу…
- Ну тогда… хоть понюхай…
Я плеснул в переливающийся хрусталь мэтровского стакана грамм двадцать. Остальным – как полагается. Мэтр поднес емкость к носу, медленно и шумно вдохнул, плавно поставил стакан на стол.

Благородный нектар поплыл вниз, играя на языке богатством оттенков солода, послевкусием ржаных колосьев, строгостью и одновременной нежностью букета… Я поставил стакан, поиграл языком по нёбу и приоткрыл глаза. Мэтр смотрел на меня.

Я поймал его взгляд…