Клуб Любителей Секса (КЛС): "Ребята, пошли!" гл.1

Это невыдуманная история деда, записанная по рассказам бабушки и мамы. Фактические данные о 6-й дивизии народного ополчения Дзержинского района г.Москвы и боевых действиях 24-й армии в июле-октябре 1941 года взяты из различных источников.

Тёплым субботним вечером 5 июля 1941 года, Павел Кондратьев, красивый мужчина сорока трёх лет, спешил на Киевский вокзал, чтобы провести воскресенье с женой Зинаидой и старшей дочерью Милой на даче в Востряково. Они много лет снимали эту дачу пополам с братом жены Мишей, где их жёны - Зина и Дуся отдыхали с детьми. Младшую дочь, маленькую Ларису, Павел отправил - в деревню к отцу под Углич, в Ярославскую область.
На улицах было по-прежнему многолюдно, но было заметно, что женщин стало больше, чем мужчин. Витрины магазинов и ресторанов закладывали мешками с песком. На площади у вокзала солдаты с криком и матом устанавливали зенитную пушку. Когда Павел, пройдя через здание вокзала, вышел к поездам, отправлялся очередной военный эшелон. Оркестр устало играл «Прощание славянки», причитали женщины, кричали дети. На всех путях стояли военные составы, кое-где на крышах вагонов торчали счетверённые зенитные пулемёты. Люди в электричке подавленно молчали, весёлых дачных компаний довоенных времён уже не было.
Павел ехал к семье с тяжёлым сердцем. Вторую неделю шла война. Что происходит на фронте, было не очень понятно, но после выступления Сталина 3-го июля и объявления о создании народного ополчения, Павел уже не сомневался, что дело плохо. В быструю победу над Германией Павел, как человек взрослый, и раньше никогда не верил, но то, что он видел и слышал в первую неделю войны, а также призыв к москвичам записываться в ополчение, говорили о том, что наши войска разгромлены, что немцы быстро двигаются к Москве, и что их с Зиной счастливая довоенная жизнь закончилась раз и навсегда.

В четверг, 3-го июля, в гастроном на Цветном бульваре, где Павел работал заведующим секцией, приехал инструктор Дзержинского райкома партии и на собрании призвал мужчин, не подлежащих призыву в армию, записываться добровольцами в народное ополчение Дзержинского района для строительства оборонительных сооружений и борьбы с диверсантами. Ополченцам обещали сохранение зарплаты и, в случае ранения или гибели, пенсию семье, по ставкам начсостава РККА. Когда Павел встал, чтобы подойти к столу, где парторг приготовился записывать желающих, его друг Валька Вишняков, сделав ужасные глаза, пытался удержать его за рукав, но Павел резко вырвал руку - отсиживаться в тылу он не мог. Он мужчина и должен идти защищать Родину. Сегодня, в субботу, он был в военкомате, оформил документы и уже должен был перейти на казарменное положение в пункте сбора – в здании Московского института инженеров транспорта на Бахметьевской (в наст.время ул.Образцова), но Павел, как и другие семейные ополченцы, отпросился у ротного, немолодого капитана из запасных, на воскресенье - попрощаться с семьёй. И предстоящий разговор, пугал Павла больше, чем фронт, возможное ранение или смерть.

Когда он вошёл в калитку, Зина и Дуся только что вернулись из бани и с полотенцами на головах, накрывали стол под кустом цветущего жасмина, ожидая Павла к ужину. Муж Дуси и старший брат Зины – Михаил, командир-артиллерист запаса, уже был призван и с началом войны отбыл на фронт. Первый раз с начала войны Павлу не было стыдно перед Дусей, но смотреть в глаза жене ему сейчас было невыносимо. Павел поцеловал Зину, отдал ей сумку с продуктами, умылся и присел к столу. На тарелках лежали нарезанный хлеб, селёдка, краковская колбаса и конфеты в вазочке. Женщины сообщили радостную новость - Дуся получила первое письмо с фронта, и она тут же стала читать его вслух Павлу. Михаил писал, что идут тяжёлые бои, что их гаубичная батарея громит врага, что встретил их с Зиной племянника – лейтенанта танковых войск, кудрявого красавца-блондина Серёжку Белова. «Встала рядом с нами колонна танков, и вдруг из одного выскакивает танкист и ко мне: «Дядя Миша, дядя Миша!» Гляжу – Серёжка! «Попрощаемся, говорит, дядя Миша, немцы прорвались, идём в бой, увидимся ли ещё... Обнялись мы с ним…» (Белов Сергей Николаевич, погиб под Смоленском в июле 1941 г.) Голос у Дуси дрогнул, она и Зина заплакали. Павел скрипнул зубами и спешно закурил, не разминая папиросу. Ладно, он тоже не будет отсиживаться с бабами, он тоже идёт воевать, его жене и дочкам не будет за него стыдно.

Дуся принесла бутылку водки, выпили за то, чтобы Михаил и все наши с победой домой вернулись. Павел поймал встревоженный взгляд жены, но не хотел начинать разговор при Дусе и, прихлёбывая чай, рассказывал московские новости, стараясь казаться весёлым. Стемнело, Дуся ушла в дом. Было видно, как лучи прожекторов воткнулись в тёмное небо над Москвой, захлопали зенитки. Москву ещё ни разу не бомбили, но воздушная тревога объявлялась почти каждую ночь. Павел достал очередную папиросу, закурил и решительно посмотрел в глаза жене:
– Зина, я записался в народное ополчение и ухожу на фронт. Завтра я перевезу вас с Милой домой на 1-ю Мещанскую (в наст. время проспект Мира) и вечером должен явиться на пункт сбора в Институт транспорта.
Зина охнула и уронила чашку.
- Тебя призвали? Уже? У тебя же белый билет.
- Я записался добровольцем.
- Ты… Ты… Ты с ума сошёл! А дети! Ларочка ведь маленькая совсем!
- Тебе мою зарплату обещали переводить.
- Обещали! Обещали, что мы в Берлине через неделю будем! Вот Вишняков не пошёл, небось...
Зина зарыдала. Павел хотел её обнять, но она резко оттолкнула его: «Иди! Воюй! Герой нашёлся… Господи, Павлуша, как я буду жить без тебя! Господи, что же с нами будет...»
Зина горько плакала, закрывая глаза кулачками - она всегда так делала, когда плакала. На крыльцо вышла Дуся, испуганно посмотрела на них, но подойти не решилась и вернулась в дом. Павел увёл плачущую Зину в их комнату. Вернулась с гулянья старшая дочь - четырнадцатилетняя Мила, но умная Дуся перехватила её и увела к себе. А Павел и Зина ещё долго разговаривали и плакали, обнявшись. Потом легли и прощались, прощались, прощались, под писк комаров и далёкую пальбу зенитных орудий, как и тысячи и тысячи мужчин и женщин в эту ночь на бескрайних просторах Советского Союза.

В воскресенье Павел перевёз семью в их комнату в коммуналке на 1-й Мещанской и вернулся в МИИТ на Бахметьевскую. Началась служба. Их дивизия получила название: «6-я Дивизия народного ополчения Дзержинского района г. Москвы» и в понедельник 7-го июля формирование дивизии было закончено. Обмундирование и оружие не выдавали, проходила организация подразделений и строевая подготовка на территории МИИТа и в соседнем Институтском переулке. Командиром дивизии был назначен бывший командир полка, преподаватель Военной Академии им. Фрунзе, участник гражданской войны, полковник А.И.Шундеев. Начальником штаба тоже был старый солдат полковник Лебедев, командный состав набрали из запаса и из школы лейтенантов. Дни были заполнены военной подготовкой, командиры бились над тем, чтобы хоть как-то организовать эту массу гражданских людей. Товарищи по службе подобрались очень хорошие, серьёзные порядочные мужики - другие в добровольцы не шли. Много было интеллигенции - научные работники учебных заведений района, студенты-белобилетники, в основном из Института железнодорожного транспорта, служащие и работники подсобных хозяйств НКВД и Наркоминдела, работники искусства, рабочие и инженеры с заводов «Станколит», «Борец», Комбината твёрдых сплавов и всех других предприятий и магазинов района. Много было пенсионеров. В дивизию влили бригаду плотников из Орехова-Зуева. Вечером приходили жёны, ополченцев иногда отпускали за забор на часок-другой, но ночевали все в здании МИИТа, прямо на полу в аудиториях, положив под голову вещмешки и пиджаки.

Девятого июля, вечером, Павла в последний раз отпустили в увольнительную, отъезд намечался со дня на день. Они с Зиной медленно, взявшись за руки, шли по парку Центрального дома Красной армии.
- Зина, война скоро не кончится, из Москвы в эвакуацию не уезжай - комнату потеряем.
- А если немцы придут?
- Не придут. Да и быть такого не может, что бы кто-то русских победил. Ларису привозить не спеши, пусть у деда побудет. Если голодно будет, перебирайся к нему, но совсем из Москвы не уезжай. Валька Вишняков поможет, если что.
Зина держала мужа за руку и чувствовала, что он уже не принадлежит ей, что страшная чужая сила подхватила его и уносит, уносит, уносит… Она шла, опустив голову, слушала его такой родной любимый голос, и слышала, как этот голос становится суровым и чужим, что с ней говорит не её Павлик, а мужчина, который идёт в бой за неё и за детей. И к гордости за него примешивалась жгучая обида – как он мог так легко бросить её одну! Не сказал, не посоветовался, как будто она, дети, её любовь к нему ничего не значат. Но сил плакать уже не было.

10-го июля, в четверг, состоялся последний смотр – подразделения дивизии народного ополчения промаршировали по плацу МИИТа перед комдивом Шундеевым и штабом. Бойцам было объявлено, что ночью состоится отъезд в полевые лагеря, было запрещено покидать расположение части. К вечеру стали собираться плачущие жёнщины, пришедшие последний раз посмотреть на своих мужей, отцов, братьев, любимых. Женщины щурились на низкое солнце и, прикрывая глаза рукой, в тени, опускавшейся с Запада, искали лица любимых мужчин. Павел просил Зину больше не приходить, но не удержался и пошёл к забору из высоких стальных прутьев вместе со всеми. Она пришла, он увидел её заплаканное лицо. Она что-то кричала ему, он протиснулся к забору, протянул ей руку через стальные прутья, крикнул ей, что любит её больше жизни, но его оттолкнули и он потерял её из вида, но потом он снова увидел её. Закатное солнце, пробиваясь через старые тополя во дворе МИИТа, через головы мужчин светило в глаза женщинам и пышные светлые волосы Зины, подсвеченные вечерним солнцем, образовали венок вокруг её головы. Он опять пробился к ограде, их руки ещё раз встретились, он хотел сказать, как он любит её, но в горло свело судорогой, его опять оттолкнули и Павел выбрался из толпы, чтобы не расплакаться при всех и чтобы запомнить Зину именно такой - в сияющем венке её прекрасных волос.

К двум часам ночи 11 июля вся улица перед МИИТом заполнилась автобусами из соседнего Бахметьевского гаража (в наст. время, Центр современной культуры «Гараж».) Бойцы в гражданской одежде, но многие уже с винтовками, погрузились в автобусы, и вся колонна двинулась на автостраду Москва-Минск (так в те годы называлось Минское шоссе). Ехали долго, наступило солнечное утро, ополченцы дремали, привалившись друг к другу. Вдруг автобус резко затормозил, двери открылись, кто-то закричал «Бомбят! Воздух!». По ушам ударили мощные волны взрывов, задрожала земля, посыпались стёкла. Бойцы, толкаясь, бросились из автобусов, спеша отбежать от шоссе. Через несколько минут немецкие самолёты улетели, ополченцы погрузились, и колонна тронулась, объезжая разбитые автобусы. Через выбитые стекла, притихшие ополченцы смотрели на горящие автобусы и трупы своих первых погибших товарищей в нелепых позах разбросанные тут и там вдоль шоссе. «Вот тебе и половили диверсантов», - сказал кто-то.
Колонна двигалась целый день, их бомбили ещё несколько раз, но больших потерь дивизия не понесла. К вечеру проехали Вязьму, ещё через часа через полтора свернули с Минского шоссе на юг, на грунтовую дорогу к Дорогобужу. Людей высадили, и поступила команда устраиваться на ночлег. Бойцы ломали еловые ветки и укладывались спать на земле. Утром, походным порядком, измученная непривычным ещё ночлегом на голой земле, дивизия двинулась на юго-запад. К вечеру дошли до деревни Озерище на полпути к Ельне. Переночевали в лесу. 13-го июля, утром, ополченцев вывели на берег реки Ужа, которая течёт с юга на север и впадает в Днепр западнее Дорогобужа. Здесь ополченцы 6-й дивизии должны были строить линию обороны. Бойцы начали рыть окопы, строить блиндажи и готовиться к боям. Штаб дивизии был размещён в деревне Озерище. До Москвы отсюда примерно 300 км, до Смоленска около 100.

Вот уже несколько дней почти безоружные ополченцы, получившие в Москве трофейные польские винтовки через одного, рыли окопы и устраивали позиции. Подвезли кое-какое обмундирование – бывшее в употреблении и довольно потрёпанное. Всем не хватило, многие остались в том, в чём пришли из дома. Бойцы занимались оборудованием позиций, благо инженеров-строителей из МИИТа было много, немного постреляли в качестве боевой подготовки. Подвезли и выдали трёхлинейки, но всем опять не досталось, хотя командиры старались раздобывать оружие, где только можно. На вопрос «Чем воевать?» следовал обычный ответ – «Товарища убьют, у него возьмёте». Немолодые городские жители с трудом привыкали спать на земле, съедаемые комарами, а потом целый день работать лопатой и винтовкой при очень скудном питании. Павлу было легче, чем другим - всё-таки он вырос в деревне и три года отслужил срочную службу в армии, а вот научные работники, инженеры и служащие выматывались страшно. Но ополченцы не унывали - добровольцы знали, зачем они здесь и хотели скорее получить оружие и встретиться с врагом. Никто из них ещё не знал, что произойдёт эта встреча очень скоро и что огромный таран немецкого наступления неумолимо приближается к ним.
16 июля передовые части танковой группы Гудериана ворвались в Смоленск с юга. Немцам удалось сходу переправиться через Днепр, который делит Смоленск на южную и северную части, но с севера в город вошла 16-я армия генерала Лукина, отбросила немцев за Днепр и попыталась отбить город. В эти же дни танковая группа Гота, огибая Смоленск с севера, вышла на Минское шоссе восточнее города, а танковая группа Гудериана по широкой дуге охватила Смоленск с юга, с стремясь окружить 16-ю и 20-ю армии. 19 июля 10-я танковая дивизия группы Гудериана вошла в Ельню, расположенную примерно в 100 км от Смоленска на юго-восток. От Ельни идут две дороги – на северо-запад через Дорогобуж с выходом на Минское шоссе и Вязьму и на юго-восток - на Варшавское шоссе (Москва-Юхнов-Рославль). Чтобы не терять темп наступления, Гудериан направил мобильные танковые части от Ельни вперёд на Варшавское шоссе, а пехота вермахта, включая дивизии СС «Рейх» и «Великая Германия», подошедшие к Ельне на следующий день, наступала на северо-запад, на Дорогобуж, имея цель перерезать Старую Смоленскую дорогу и автостраду Москва-Минск. Начались тяжёлые встречные бои 24-й армии под командованием энергичного 39-летнего генерал-майора погранвойск Константина Ракутина. В состав армии, кроме кадровых дивизий, четыре из которых впоследствии стали первыми советскими гвардейскими дивизиями, вошла и 6-я дивизия народного ополчения. В соответствии с тактикой блицкрига, танковые и моторизованные части вермахта стремительно продвигались вперёд «до полного расхода горючего» без оглядки на свои тылы и фланги.
Передовые части танковой группы Гудериана появились в Ельне настолько неожиданно, что командование 24-й армии сочло их за крупное подвижное соединение немцев, которое вышло в наш тыл и действует за линией фронта. Генерал Ракутин отдал приказ окружить и уничтожить «десант» и стрелковые дивизии армии активно атаковали наступающих немцев. Вокруг Ельни развернулись кровопролитные встречные бои – таран немецкого наступления упорно пробивался вперёд, а войска 24-й армии пытались окружить и уничтожить голову этого тарана, принимая его за «десант», в терминологии первых месяцев войны. В результате этих июльских боёв обе стороны понесли тяжёлые потери, причём 24-я армия потеряла убитыми и ранеными более половины личного состава. Командование не предполагало использовать дивизии народного ополчения в боевых действиях и был приказ отвести 6-ю ДНО в Вязьму, но в связи с резким ухудшением обстановки ополченцы тоже были брошены в бой.

20 и 21 июля ополченцы провели в тревожном ожидании, командиры ничего толком не знали, но всем было ясно, что на передовой что-то происходит. Со стороны Ельни непрерывно раздавался грохот боя, поднимался чёрный дым. Вечером 21 июля в зыбких сумерках летнего дня ополченцев напугал мощный гул, приближавшийся с запада, и вскоре над ними повис широкий бесконечный поток немецких бомбардировщиков. Это был первый массированный налёт немецкой авиации на Москву. Чёрные самолёты заполнили небо и шли, шли и шли над головами бойцов на восток. Ополченцы скрипели зубами - эта адская сила летела убивать их жён, детей, родителей, а они сидели тут и ждали неизвестно чего. Этой ночью Павел не спал. Первый раз за то время, когда он ушёл в ополчение, он вспомнил, что у него больное сердце. Сердце болело за свою семью, за свой город, за свою страну, которая в такой страшной беде. Гремело на западе, со стороны Смоленска, гремело на юге, со стороны Ельни, гремело на востоке, где перед немецкой воздушной армадой поднимался гребень зенитного огня… «Сволочи, вы нам за всё ответите», - шептали бойцы в окопах.
Утром 22-го июля поступил приказ оставить позиции и идти в Вязьму. Целый день ополченцы шли, периодически подвергаясь атакам немецкой авиации. (Константин Симонов описал встречу в этот день с ополченцами в своих дневниках «Разные дни войны»: "В следующей деревне мы встретили части одной из московских ополченческих дивизий, кажется, шестой. Помню, что они тогда произвели на меня тяжелое впечатление. Впоследствии я понял, что эти скороспелые июльские дивизии были в те дни брошены на затычку, чтобы бросить сюда хоть что-нибудь и этой ценой сохранить и не растрясти по частям тот фронт резервных армий, который в ожидании следующего удара немцев готовился восточнее, ближе к Москве, - и в этом был свой расчет. Но тогда у меня было тяжелое чувство. Думал: неужели у нас нет никаких других резервов, кроме вот этих ополченцев, кое-как одетых и почти не вооруженных? Одна винтовка на двоих и один пулемет. Это были по большей части немолодые люди по сорок, по пятьдесят лет. Они шли без обозов, без нормального полкового и дивизионного тыла - в общем, почти что голые люди на голой земле. Обмундирование - гимнастерки третьего срока, причем, часть этих гимнастерок была какая-то синяя, крашеная. Командиры их были тоже немолодые люди, запасники, уже давно не служившие в кадрах. Всех их надо было еще учить, формировать, приводить в воинский вид. Потом я был очень удивлен, когда узнал, что эта ополченческая дивизия буквально через два дня была брошена на помощь 100-й дивизии и участвовала в боях под Ельней").
Переночевали в лесу, под гул немецких бомбардировщиков, повторяющих ночной налёт на Москву. Утром неожиданно поступил приказ вернуться на прежние позиции. Бойцы построились и пошли обратно по пыльной дороге, командиры заставляли идти быстро, как только возможно. «Гоняют с места на место», - ворчали ополченцы. Вдоль колонны проехал кто-то из политотдела дивизии и сообщил бойцам, что все ночные налёты немецких бомбардировщиков на Москву отбиты с потерями для фашистов и разрушений в Москве нет. Вздохнули с облегчением. По мере приближения к Ельне, впереди нарастал гул артиллерии, навстречу ополченцам, поднимая пыль, проезжали санитарные автобусы и грузовые машины, полные раненых, замотанных кровавыми бинтами. Теперь уже все понимали, что на передовой дела неважные и ополченцам, которые ещё две недели назад жили в своих семьях и занимались мирным трудом, и многим из которых ни разу в жизни не случалось держать в руках винтовку, предстоит вступить в бой.
К вечеру вернулись на позиции по правому берегу маленькой речки Ужи. На том берегу был широкий луг, за ним темнел лес, откуда ждали немцев. Из-за леса поднимался дым от горящей деревни, и была слышна непрерывная стрельба. Измученные двухдневной ходьбой, ополченцы обрадовались своим окопам, как родному дому, но в глубине души клубился страх – завтра первый бой. От командира батальона вернулся ротный. Ополченцам поставили задачу – не допустить прорыва немцев через позиции дивизии и выхода их на дорогу Ельня-Дорогобуж. Бойцы разбились по парам - винтовки, которых на всех не хватало, взяли те, кто раньше служил в армии или ещё как-то научился стрелять на гражданке. Те, кому не оружия не достались, были назначены «сменщиками», с задачей, если кого убьют, сразу хватать его винтовку и вести огонь по фашистским гадам. Ночью на них вышли остатки стрелового батальона, которые вели бой в сгоревшей деревне на том берегу Ужи, притащили пулемёт «Максим». Павел подкопал поглубже свою ячейку и уснул, обняв трёхлинейку.

Наступило утро, розовый от восходящего солнца туман над пойменным лугом медленно рассеивался. Бойцы ждали, вглядываясь в лес, на противоположном берегу Ужи. Над лесом с карканьем кружили вороны, вдоль окопов пролетел немецкий самолёт-разведчик. «Ну, сейчас пойдут», - шептали бойцы. Взводный нервно ходил по окопу и говорил скороговоркой: «Не бежать, из окопа не вылезать. Не бежать, поняли? Тех, кто из окопа выскочит – всех немцы постреляют. Не бежать, поняли?». По цепи пошёл шёпот: «Немцы! Ребята, немцы!» Из леса выходили вооружённые люди в темной форме и быстро шли в сторону ополченцев. Этих людей становилось всё больше и больше. Каски делали их головы неестественно большими, и сами люди казались огромными и страшными. Некоторые парами несли на плечах длинные пулемёты. Солнце светило из-за спины Павла, поблёскивая на касках наступавших, и их было видно чётко, как на сцене. Их было очень много, а из леса выходили ещё и ещё, и вся эта чёрная лавина быстро надвигалась на ополченцев. Павел почувствовал, как стучат зубы и как дрожит винтовка в руках – эти большие страшные фигуры всё ближе и ближе, сейчас подойдут совсем близко и убьют! Павел с трудом сдерживал желание вскочить и убежать, спрятаться, зарыться в землю, чтобы тебя не нашли. Он посмотрел по сторонам и, увидев бледные лица бойцов, подумал, что всем также страшно, как и ему, но они тут все вместе и вместе они сила. Кто-то сказал: «Смотри, как арийцы нагло идут - даже не пригибаются, матери их в душу…». «Целься!» - прокричал взводный, и в прорезь прицела Павел стал ловить одну из тёмных фигур – когда-то в армии он хорошо стрелял. «Огонь! Стреляйте! Огонь!». Грянул нестройный залп. Павел увидел, что его фашист подпрыгнул и упал на спину, и многие другие тоже упали. Тёмные фигуры побежали быстрее, стреляя на бегу. «Целься! Огонь!». Грянул ещё один залп, потом ещё один. Немцы залегли, окапываясь. Звонко защёлкали немецкие пулемёты и как будто огромный кнут начал стегать по брустверу и людям, лежащим на нём. Боец, лежавший рядом с Павлом, закричал и откатился в сторону. На его место вылез «сменщик» - студент-очкарик Марат, замучивший всю роту идеями о фантастическом оружии, которое уничтожит всех фашистов в два счёта. Марат непослушными руками стал целиться из освободившейся длинной польской винтовки и вдруг вздрогнул и медленно сполз в окоп, оставив разбитые очки в лужице крови. За спиной ополченцев застучал глухим стуком «Максим» - щелчки одного немецкого пулемёта прекратились, потом замолчал и второй. Люди в тёмной форме вставали и быстро бежали обратно в лес, некоторые падали, не добежав. С огромным облегчением, Павел расстрелял по отступающим немцам вторую обойму, и ему показалось, что ещё два немца упали именно от его выстрелов.
Через час немцы опять пошли в атаку, в этот раз уже не так храбро. Тёмные фигуры двигались короткими перебежками, упорно приближаясь к реке, а из леса по позициям ополченцев непрерывно били немецкие пулемёты. Но после дружных залпов приободрившихся бойцов и длинных очередей «Максима» немцы откатились назад. Наступила тишина, слышно было только уханье артиллерии какого-то далёкого боя. Ополченцы курили, прислонившись спиной к стенкам окопа и поставив винтовки между колен. Прибежала девчонка - санинструктор, собрала ходячих раненых и повела их в санбат, на подводе подвезли ящики с патронами, на ней же отправили тех, кто сам идти не мог. «А ведь дали мы им, братцы!» - сказал молодой боец, бросив окурок, вставая и потягиваясь, - «Вон сколько настреляли, теперь не полезут». Вдруг из-за леса послышался нарастающий вой, оборвавшийся оглушительным ударом взрыва. Столб земли поднялся за линией окопов, засвистели осколки. Бойцы попадали на дно окопа, закрыв голову руками. Завыл ещё один снаряд, потом ещё, ещё. Земля ходила ходуном, стенка окопа обвалилась, засыпав людей, осколки с визгом и сочным чавканьем впивались в землю и человеческие тела. Через несколько минут обстрел прекратился, перепуганные, засыпанные бойцы, отряхиваясь, выбирались из рыхлой земли. Вдруг взводный закричал диким голосом: «К бою! К бою! Немцы!» Ополченцы рассыпались по ячейкам, захлопали выстрелы, и немцы опять отступили. Больше атак в этот день не было, наступили сумерки и всё затихло.
Утром следующего дня артналёт повторился. Затем снова пошли немцы. Осторожно и упорно они двигались вперёд, но дружные залпы ополченцы остановили атаку. И винтовки после двух дней боёв были уже у всех. Следующий день прошёл в тревожном ожидании, но немцы не появились. Зато севернее целый день гремела стрельба – немцы пытались прорваться на соседнем участке, но и там к вечеру всё затихло. И наконец-то появилась наша авиация – бомбардировщики с красными звёздами прошли над головами бойцов и вскоре за лесом загрохотали взрывы. Серьёзной артиллерии и танков у немцев на этом участке фронта не было, а одна пехота прорваться не могла – ополченцы не отступали, несмотря на потери. Генерал Гудериан в своих известных мемуарах отметил в главе «Смоленск-Ельня-Рославль» безуспешные попытки дивизии СС «Рейх» продвинуться через реку Ужа в направлении на Дорогобуж и недостаток снарядов. Знал ли Гудериан, что элитной дивизии вермахта здесь противостояли необученные и плоховооружённые москвичи-ополченцы? «24 июля войска противника, пытавшиеся наступать из района Ельни на Дорогобуж, понесли большие потери и были вынуждены перейти к обороне в районе г. Ельня».

Плотные занавески, закрывающие окна, выходящие на восток, засветились разными цветами, как витражи на станции метро «Новослободская». Засверкали гранёные стекла старого буфета из чёрного дерева. Зина открыла глаза, вздохнула, посмотрела на будильник – около 6-ти. Ночь прошла беспокойно – объявляли тревогу и они с дочерью Милой, под вой сирен, бежали через Первую Мещанскую в метро «Ботанический сад» (в наст. время станция «Проспект Мира» кольцевая). Зина повернулась на спину, закрыла глаза и попыталась представить лицо мужа – она думала о нём всё время. Вот уже месяц, как он ушёл на фронт, недавно она получила второе письмо от него – Павел писал, что участвовал в боях, убил трёх-четырёх фашистов, снабжение хорошее, товарищи очень хорошие и всё нормально. Зина вздохнула, встала с кровати, достала из буфета маленькую иконку, опустилась на колени и стала молиться: «Господи, прости мою душу грешную. Господи, спаси и сохрани его. Господи, сделай так, чтобы он живой вернулся, Господи...» Проснулась Мила, села на кровати и недовольно посмотрела на мать: «Мама, опять? Как тебе не стыдно - бога нет». «Замолчи сейчас же!», - рявкнула на неё Зина, - «Вставай, делом займись. Отец воюет, а она тут...». Мила обиженно надулась и побрела в уборную. Зина убрала иконку в буфет, достала оттуда кастрюлю с гречневой кашей, бутылку постного масла и пошла на коммунальную кухню. Начался ещё один день её жизни без Павла.

Остановив наступление немцев на Ельнинском выступе, 24-я армия была выведена во второй эшелон Резервного фронта. Но несколько раз в течение августа отдельные подразделения ополченцев участвовали в наступательных боях вместе с кадровой пехотой, и потеряли много людей. Так 16 августа одна из рот ополченского полка, в котором воевал Павел, имея в составе около двухсот человек, выбила немцев из деревни Алексеевка. После боя от роты осталось пять человек. Павел тоже участвовал в нескольких атаках, но пока Бог миловал – даже ранен ни разу не был. «Наверное, Зина бережёт меня», - думал Павел - ведь какая-то сила бросала его на землю, за мгновение до того, как впереди вспыхивал выстрелами немецкий пулемёт или до взрыва немецкого снаряда.
Растерянность первых боёв прошла. В этой лесной и болотистой местности, пронизанной многими мелкими речушками, сплошной линии фронта не получалось, обе стороны проникали в тыл друг друга, что приводило к коротким кровопролитным боям. 19 августа более роты немцев вышли тыл 6-й дивизии и попытались уничтожить штаб, расположенный в деревне Озерище. Немцев вовремя обнаружили, окружили и перебили. Ополченцы тоже устраивали рейды в немецкий тыл, расстреливая транспорт, двигавшийся из Смоленска в Ельню для снабжения передовых частей вермахта. Бойцы 6-й дивизии, бывшие производственники - люди бывалые и серьёзные, воевали так же, как работали – сосредоточенно и аккуратно. Но много уже москвичей осталось в Ельнинской земле, похороненными в разбитых и брошенных окопах или в воронках от снарядов. Ополченцев первого призыва становилось всё меньше и меньше.
21 августа под Ельню прибыл Г.К.Жуков и приказал 24-й армии безуспешные попытки взять Ельню прекратить. Началась подготовка к новой наступательной операции силами двух фронтов – Резервного и Западного. Ночи были холодные, в заболоченных низинах клубился туман, ополченцы мёрзли в пиджаках, в которых ушли из дома ещё в июле. 6-ю дивизию из обжитых землянок в районе Озерищ изматывающим ночным переходом на 50 км отвели на юг от Ельни во фронтовой резерв. Жуковское наступление на группировку немцев, оборонявшую Ельнинский выступ, началось 30 августа. После трёх дней кровопролитных боёв по прорыву немецкой обороны дошла очередь и до резервов. 3 сентября ополченцы пошли в бой.

2-го сентября вечером ополченцев вывели к опушке леса. Сыпался мелкий дождь. Павел, как и его соратники, дрожа от холода, лежал на животе, обняв трёхлинейку. Перед ними было раскисшее поле, на котором замерли остатки пехоты кадровой стрелковой дивизии. Батарея принадлежавшего 6-й дивизии артиллерийского полка в утреннем сумраке выкатила свои трёхдюймовки времён Первой мировой на прямую наводку по немецким дотам. Ждали рассвета. Вот начал бледнеть воздух, рассеялся туман. Мокрые бойцы дремали на наломанном лапнике в холоде и сырости осенней ночи. «К орудиям!» В утреннем сумраке задвигались темные тени артиллеристов. «Огонь!» Оглушительно, одна за другой бабахнули трёхдюймовки. Пушки были старые, с изношенными стволами, разброс давали такой, что накрыть единичную цель было невозможно. Павел увидел, как выросли взрывы рядом с тёмными пятнами немецких позиций. Лейтенант-артиллерист топнул ногой и матерно выругался. Артиллеристы подвели лошадей и стали торопясь увозить свои пушки, пока не накрыла немецкая артиллерия. С поля послышался мат командиров, поднялись и побежали вперёд серые фигурки наших пехотинцев, засверкали огнём и защёлкали на высоких тонах немецкие пулемёты. Бледный взводный встал с земли с пистолетом в руке: «Ребята, пошли!» Ополченцы побежали, увязая в мокрой земле.
Последняя атака оставшейся пехоты кадровой дивизии отвлекла внимание немцев, и ополченцы смогли почти без потерь добежать до немецких окопов. Ноги вязнут в мокрой земле, ближе, ближе вспыхивающая выстрелами линия немецких позиций. Вот ополченцы прыгнули в немецкий окоп. Павел ничком упал на землю и как раз над ним хлопнул выстрел немецкой винтовки. Перед глазами Павла вырос человек в серой форме. Павел снизу вверх ткнул его штыком, немец забился, как рыба, закричал, осел на землю. Павел вырвал штык и попытался выбраться из окопа, но руки скользили по мокрой земле. «Кондратьев, твою мать!», - Павел услышал окрик взводного, - «Вперёд, твою мать!» Павел ползком вылез из окопа и побежал за остальными бойцами в сторону горящего городка. Забор, доски, выбитые прикладом, огород, сарай, вспышка выстрела, убегающие фигуры в серо-зелёных шинелях, крики, запах гари, мокрая земля, сумерки, ночь, проведённая в развалинах какого-то дома, рассвет, опять бег, выстрелы, взрывы, крики, расплывшаяся кровь на мокрой земле, трупы, трупы, кричащие раненые, ещё одна голодная ночь на холодной земле, тяжёлый солдатский труд...

6-го сентября немцы оставили Ельню, и отошли на 25 км на запад. На московском направлении наступило затишье – главные события войны теперь происходили на Украине. Бойцы, среди которых было много инженеров-строителей из МИИТа, строили новую линию обороны, восстанавливали дороги и мосты на освобождённой территории. Уцелевшие в боях ополченцы и радовались, что погнали врага, и горевали о потерях - более половины из тех, кто пришёл в июле, уже не было. Угнетали новости с других фронтов – 8 сентября немцы вышли пригородам Ленинграда и полностью блокировали город, 19 сентября наши войска оставили Киев, окружив весь Юго-западный фронт. Осенние дни становились всё короче, тьма заволакивала Родину.
15 сентября московские дивизии народного ополчения были включены в состав регулярных соединений Красной Армии. Ополченцев это не обрадовало – семьи ушедших в ополчение ежемесячно получали по 900 рублей, как компенсацию оклада, - теперь этих денег не будет. 6-я дивизия народного ополчения из-за понесённых под Ельней потерь в стрелковую реорганизована пока ещё не была. Ждали пополнение, некоторых стариков-ополченцев отпустили домой, кормить стали лучше, все трофейные винтовки были заменены на наши трёхлинейки, появились ротные пулемёты. До состояния нормальной армейской дивизии было ещё очень далеко и по вооружению и по подготовке бойцов и командиров, но боевой опыт и солдатскую уверенность в себе уцелевшие ополченцы 6-й дивизии в Ельнинских боях приобрели. В сентябре 41 года советское командование, готовясь к обороне Москвы, укрепляло район, примыкавший к Минскому шоссе, как самое короткое направление к столице. Лесной район на юго-запад от Вязьмы, между дорогами Москва-Смоленск и Москва-Рославль, относился к Резервному фронту, которым командовал маршал Будённый. Фронт состоял из стрелковых дивизий и дивизий народного ополчения, которых собрали в этот сектор. Артиллерии и танков у Резервного фронта почти не было. Опыт участия в боях был только у 6-й дивизии, бойцы остальных ДНО с июля месяца копали окопы и противотанковые рвы, перебрасываемые пешим ходом с место на место по широкой дуге между Тверью и Орлом. Всего на конец сентября в двенадцати московских ДНО насчитывалось примерно 140 тысяч человек, из них 120 тыс. москвичей и 20 тыс. бойцов из Московской области. Дивизии были вооружены стрелковым оружием, пулемётами и скудной полковой артиллерией. Противотанковой и зенитной артиллерии в ополченских дивизиях не было вообще.
После окончания Ельнинской операции, на участке фронта, который занимали ополченские дивизии, наступило затишье. Основные события происходили теперь на юго-западном направлении, куда переместился центр гигантского циклона войны. А пока ополченцы, пользуясь относительной тишиной на фронте, неспешно готовились к обороне. 4 октября младшей дочери Павла Ларисе должно было исполниться два года. Она была в деревне у отца Павла под Угличем. Павел отправил Зине письмо, с просьбой съездить в деревню, отвезти дочке какой-нибудь подарочек и забрать её в Москву. Не оставлять же ребёнка на зиму в деревне у деда - кто там присмотрит, не дай бог простудиться.

Германская армия, покончив в Киевском котле с Юго-Западным фронтом Красной армии, собирала силы для самой крупной в военной истории военной операции – операции по захвату Москвы, получившей условное наименование «Тайфун». На Московском направлении командование вермахта сосредоточило 75 % танков, почти 50 % самолетов, 42 % живой силы и 33% артиллерии из общего количества, находившегося у вермахта на всём Восточном фронте. Советское командование о планах вермахта на Московском направлении информации не имело, и оборонительные усилия Ставки оказались в стороне от направления главного удара вермахта, который был нанесён из района Рославля вдоль Варшавского шоссе. На участке прорыва против 6 стрелковых и ополченских дивизий Резервного фронта, немцы сосредоточили 15 дивизий, в том числе 6 танковых. А у Резервного фронта, как фронта вспомогательного, фронтовая разведка отсутствовала в принципе. (В 2005 году, один из жителей Вязьмы принёс в местный музей, найденную когда-то его дедом, немецкую карту, датированную 25 сентября 1941 года. На ней красной тушью досконально обозначено расположение всех советских частей в районе Вязьмы с точностью до деревенского колодца). Разведка Западного фронта, закрывавшего Минскую автостраду, обнаружила концентрацию немецких войск в районе Рославля, и командующий фронтом генерал И.С.Конев несколько раз докладывал об этом в Ставку, но никаких выводов из этой информации сделано не было. Характерно, что 29 сентября, за три дня до начала генерального наступления вермахта на Москву, Ставка направила командующим войсками Западного и Резервного фронтов две директивы: об улучшении организации наступления и о порядке разгрома противника в опорных пунктах.

Гром, которого не ждали, грянул 2 октября. Две ударные группы вермахта, состоящие из танковых и моторизованных дивизий, легко прорвали советский фронт там, и с двух направлений устремились к Вязьме, охватывая с севера и с юга советские войска, обороняющие Московское направление. 7 октября немецкий капкан захлопнулся - 4 советские армии оказались в окружении в лесном малонаселённом районе между Ельней и Вязьмой.
Вот любопытный документ сентября 41 года, который рисует картину состояния дивизий народного ополчения перед началом битвы за Москву, и даёт представление о том, какими были те советские войска, что приняли на себя удар самой мощной в мире армии того времени: «В докладе политотдела новых формирований Главупраформа Красной Армии на имя зам. наркома обороны СССР Е.А. Щаденко подведены итоги проверки состояния ополченских дивизий 32-й и 33-й армий. В докладе сообщается, что дивизии укомплектованы москвичами разных возрастов, в каждом соединении до 200 человек непригодно к службе. Комсостав грамотен в военном отношении... Части вооружены отечественным стрелковым оружием, но в 13-й и 18-й стрелковых дивизиях — польские винтовки, до 60 % без штыков. Автоматическое оружие, артиллерия и минометы — французской и польской систем. Дивизии нуждаются в транспорте, шинелях, поясных ремнях и подсумках для патронов. Большинство комсостава не имеет личного оружия, карт и компасов. Главупраформ просит доукомплектовать и довооружить ополченские дивизии, состоявшие из лучших людей Москвы. 35 % их личного состава имеет среднее и высшее образование. Моральный дух дивизий в целом очень высок».)

2 октября южная танковая группа немцев, создав на узком участке фронта решительный перевес над оборонявшимися советскими войсками, после мощной артподготовки, прорвала фронт и устремилась в глубину советской обороны по Варшавскому шоссе, обходя 24-ю армию с юга. Одновременно, немцы начали наступление по всей линии фронта на западе, а три продвинувшиеся вслед за танками на 30 км пехотные дивизии вермахта, начали наступление от Варшавского шоссе на север, с целью выйти в тыл 24-й армии и не дать ей отойти на восток. Немцы образовали «ножницы», одним из лезвий которых были войска, наступавшие на север от Варшавского шоссе, а другим - войска, наступавшие на восток от линии фронта, идущей с юга на север через Ельню и Дорогобуж. Немцы прекрасно знали, кто перед ними, и рассчитывали быстро разделаться с плохо обученными и плохо управляемыми ополченскими и стрелковыми дивизиями 24-й армии, практически не имевшими ни артиллерии, ни танков.

После сентябрьских боёв под Ельней, от четырёх полков 6-й дивизии людей осталось меньше, чем на один полк. Поэтому, 6-я ДНО не была реорганизована в обычную стрелковую дивизию, как ополченские дивизии, ещё не участвовавшие в боях, а была выведена за 20 км от передовой и располагалась северней Ельни. Стояли последние дни бабьего лета. Рассвет 2 октября было солнечным и туманным, хозяйки в избах затапливали печи, пахло прелыми листьями и дымом. Вдруг с запада, по всей линии передовой, послышались приглушенные туманом сильные удары артиллерии. Ополченцы, собравшиеся на окраине деревеньки, в которой стоял их полк, тревожно вслушивались в далёкий гром. Этот гром не был похож на звуки, которые иногда доносились до них со стороны передовой последние недели. Ротный отправил ординарца в штаб батальона выяснить обстановку. Через час канонада прекратилась, через некоторое время возобновилась опять, потом опять затихла. Немецкого наступления никто не ждал, но по звукам было очень похоже на то, что немцы пытаются прорвать линию фронта, но им это не удаётся. Прибежал запыхавшийся ординарец - поступил приказ срочно окопаться и приготовиться к отражению атаки, бойцы бросились рыть ячейки. Над деревней покружил немецкий самолёт-разведчик, называемый красноармейцами «горбач» - верный признак скорого появления немцев.

Жёлтое октябрьское солнце пригревало холодную землю, откуда-то из полей доносилось урчание тракторов. Устав копать, Павел присел на край окопа и залюбовался мирной картиной золотой осени – времени, которое он так любил, с которым было связано так много хорошего в его жизни. Осенью он пришёл из армии, осенью переехал в Москву и удачно получил койку в комнате на 1-й Мещанской, осенью познакомился с Зиной, поженились они тоже осенью 1924 года, осенью 39-го родился их второй поздний и любимый ребёнок - дочь Лариса. Урчание тракторов становилось всё громче, и Павел увидел серые коробки, которые, поднимая пыль, быстро двигались в их сторону. Это были немецкие танки. Значит, немецкая пехота на их направлении прорваться не смогла, но танки прошли. Ополченцы попрыгали в наспех вырытые ячейки, но танки не стали задерживаться и, постреляв из пулеметов по деревне, быстро ушли в сторону на штаб 6-й дивизии. Растерянные бойцы смотрели на командиров, те старались сохранять хладнокровие, но было видно, что сами не знают что делать. Очевидно, что на передовой произошло что-то очень серьёзное, но никаких других команд, кроме команды занять оборону не поступало. Стемнело. Ночью на позиции ополченцев стали небольшими группами выходить раненные красноармейцы из стоявшей перед ними на передке 309-й стрелковой дивизии. Они рассказали, что немец прёт огромными силами, что они держались, сколько могли, но почти все полегли и с утра надо ждать немца здесь. Ополченцы поняли, что пришло их время, что теперь они стали той стеной, которая должна встать перед врагом и защитить их город, их жён и детей.

С рассветом 3 октября появилась немецкая авиация, и начался ад. Юнкерсы сожгли деревню и перепахали поле, на котором окопались ополченцы, потом пошла немецкая пехота. Зарывшегося в землю человека с воздуха убить трудно, и ополченцы встретили немцев пулемётным и винтовочным огнём. Понеся неожиданные потери, немцы остановились. По позициям ополченцев заработали миномёты и артиллерия. На поле поднялись чёрные столбы от разрывов снарядов и ярко-красные вспышки мин, дрожала и осыпалась земля, свистели осколки, кричали раненные. Потом опять пошла густая немецкая пехота, обходя позиции ополченцев. Немцы теперь были со всех сторон, стреляли отовсюду, оставшиеся в живых ополченцы отходили в лес. С наступлением сумерек, стрельба затихла – в темноте немцы не воевали.
В лесном массиве восточней Ельни в течение 4 октября собрался сводный отряд из ополченцев 6-й ДНО и остатков пехоты 309-й дивизии. Штаб 6-й ДНО был уничтожен немецкими танками, но командир дивизии полковник Шундеев остался жив и возглавил эту группу. Было понятно, что они оказались в окружении, никакой связи со штабом армии и с полками дивизии не было со 2-го октября. Шундеев принял решение двигаться к штабу 24-й армии, который находился в деревне Волочёк в 35 км на северо-восток от Ельни. Уставшие голодные люди, не разводя костров, переночевали на земле в холодном лесу, и отряд двинулся на восток по лесной дороге.

В это же время, 15-я, 78-я и 268 пехотные дивизии вермахта, всего порядка 50 тысяч солдат, воюющих с 1939 года и прекрасно владеющих технологией войны, продвинулись 2-го октября вслед за ударной танковой группой глубоко на восток в тыл 24-й армии по Варшавскому шоссе. Теперь они развернулись на 90 градусов и наступали на север широким клином, стремясь рассечь и уничтожить окружённые советские войска. Отряд из потрёпанной 6-й ДНО и остатков стрелковых дивизий был вынужден пробиваться на восток поперёк клина из трёх наступавших на север немецких дивизий. В течение 4-го, 5-го и 6-го октября ополченцы прошли с боями 40 км к Волочку, к штабу 24-й армии. Шли по ночам – стояли солнечные сухие дни, и в светлое время суток немецкая авиация нещадно штурмовала лесные дороги с отступавшими красноармейцами. Немецкая пехота перекрывала пути отступления, но ополченцы прорывались, теряя и теряя бойцов. К деревне Волочёк, к штабу армии, также сходились остатки 8-й и 9-й дивизий народного ополчения, сдавливаемые лезвиями ножниц немецкого наступления. (8-я ДНО Краснопресненского района г.Москвы получила приказ остановить три дивизии вермахта, наступавшие от Варшавского шоссе, каждая из которых превосходила 8-ю дивизию в два раза по личному составу и вооружению, и почти полностью погибла 4-5 октября). Ополченцев непрерывно бомбила немецкая авиация, расстреливала немецкая пехота и артиллерия, у них не было патронов, не было продовольствия. Ополченцы погибали под немецкими бомбами и снарядами, многие отставали и сдавались в плен, не в силах вынести голод, холод и смерть, атакующую со всех сторон. Трудно себе представить, каким образом голодные люди могли идти десятки километров, не выходя из боя, несколько дней подряд. 6 октября погиб в бою командир 6-й ДНО полковник Шундеев, но 6-я дивизия пробилась к Волочку, где собрался сводный отряд из остатков дивизий 24-й армии. Командующий армией генерал-майор Ракутин повёл то, что осталось от армии на прорыв к Вязьме.

7 октября погода резко испортилась – выпал первый снег, который сменился дождём, грунтовые дороги раскисли. В тот же день немцы блокировали части 24-й армии в узком проходе между болотами и заболоченной рекой Осьмой. Ополченцы, расстреливаемые плотным пулемётным и артиллерийским огнём, залегли. Движение отряда остановилось, и тогда генерал Ракутин пошёл в передовой отряд, чтобы лично поднять бойцов на прорыв. (Из воспоминаний бывшего бойца охраны штаба 24-й армии А.Суслова. «...Рядом с Ракутиным, в 10 — 15 метрах, мне довелось ходить в атаку на прорыв, видимо, в районе Семлево. Он шел в полный рост, в генеральской форме, в фуражке, с пистолетом в руках. Мы не прорвались и по приказу командования в больших, специально вырытых ямах сжигали штабные документы, предварительно облив их мазутом и бензином. После атаки я не видел больше генерала Ракутина». Долгое время Константин Ракутин считался пропавшим без вести, пока останки командующего 24-й армией, опознанные по петлицам и нарукавным нашивкам, вместе с останками ещё двадцати бойцов Красной армии, не были найдены поисковым отрядом в 1996 году в районе урочища Гаврюково, в двух метрах от дороги Волочёк-Семлево.)

В ночь с 7-го на 8 октября, под непрерывным дождём, отряд всё-таки вырвался из очередного немецкого капкана и к утру достиг большого села Семлево. Там были свои - на день раньше из Семлева немцев выбили бойцы 19-й стрелковой дивизии, отступавшей от Дорогобужа, и удерживали село до подхода группы Ракутина. Теперь всё, что осталось от 24-й армии - и те части, которые шли от Ельни и Волочка и те, которые шли от Дорогобужа, - возглавил начальник штаба 24-й армии генерал Кондратьев. Ополченцы уже прошли с боями от Ельни до Семлево больше 100 км. До своих оставалось километров тридцать, но петля немецкого окружения затянулась намертво - дорога на восток уже была наглухо перекрыта немецкими танками. Оставалось уходить в болотистые леса юго-западнее Вязьмы и пробиваться на восток небольшими группами.

Середина октября 41 года, старинная деревня на берегу Волги, серые дома, жухлая трава, лужи, холодный ветер с реки, первые снежинки, перемешанные с мелким дождём. Зина с маленькой Ларисой на руках вышла на сельскую улицу. За ними шёл дед – отец Павла с Зининым чемоданом в руках, перевязанном верёвкой крест накрест. У калитки ждала подвода – сосед согласился отвезти Зину с ребёнком в Углич и посадить на пароход до Москвы. Сосед поднял насупленного ребёнка на руки, чтобы посадить на телегу. Дед погрузил чемодан и всхлипнул:
- Оставалась бы, дочка, проживём зиму-то как-нибудь.
- Не могу, Григорий Тимофеич, Павлик велел из Москвы не уезжать. А вдруг его с фронта отпустят, или, не дай бог, ранят и в госпиталь привезут, а меня нет, что ж это будет.
- Хоть Ларочку-то, оставь. Того гляди немец Москву возьмёт, пропадёте ни за что.
- Как я тебе её оставлю – она у тебя тут на холоде босиком бегает, погубишь ребёнка.
-Пускай бегает, здоровей будет. Как там Павлик наш... Слышь, дочка, говорят, немцы опять наступление начали... ох, горе какое, хорошо хоть мать не дожила до этого, - дед всхлипнул. - Поцелуемся, Зинаида, приведёт ли бог ещё свидеться. - Они расцеловались и оба заплакали.
Сосед тронул вожжи, колёса зачавкали по грязи. Зина оглянулась – дед Григорий стоял у калитки и махал рукой. Когда-то до войны они с Павлом часто ездили в его деревню. Павел любил свою родню, и родня его любила, и уважала, как выбившегося в люди. Их наперебой звали в гости, а Павел и не отказывался. Зина вспомнила, как они всей компанией катались на лодках, как Павел, сидя на вёслах, красивый, загорелый, в белой городской рубашке с завёрнутыми рукавами, лихо подавал лодку к пристани и, сплюнув в воду, кричал: «По реке плывёт корабль, под названием «Мазут»…! Девки, грузись веселей!» Сейчас Зина увидела эту пристань – она покрывалась белым снегом и ледяная вода плескалась в чёрных сваях.

Через три дня колёсный пароходик дошлёпал до Северного речного вокзала. С ребёнком в одной руке и чемоданом в другой Зина добрела до Ленинградского шоссе и села на автобус до конечного метро "Сокол". Автобус ехал медленно, объезжая противотанковые ежи и баррикады из мешков с песком. Зина с тревогой смотрела в окно - как опустела Москва за те две недели, что она была в деревне! Выйдя из метро «Ботанический сад» на 1-ю Мещанскую, Зина была поражена открывшейся картиной. Толпа растаскивала продовольственный магазин на первом этаже её дома – как раз напротив метро. Милиции видно не было. Через 1-ю Мещанскую по Протопоповскому переулку в сторону трёх вокзалов один за другим двигались грузовики с чемоданами и ящиками. Во дворе их дома тоже стоял грузовик, и знакомые жильцы из соседнего подъезда грузили туда чемоданы и коробки. «Зина, ты откуда? Ты с ума сошла! Все уезжают, а ты приезжаешь. Мы вот эвакуируемся, скоро немцы придут!» Зина не ответила и пошла к своему подъезду. Навстречу вышла старшая дочь Мила. При виде матери на её лице мелькнула недовольная гримаска. «Милочка, здравствуй, помоги мне». - «Ну мам, я сейчас не могу, я договорилась с Беллой, мы с мальчиками встречаемся». В другое время Миле бы здорово попало за такие фокусы, но Зина так устала, что только вздохнула и, держа маленькую Ларису за руку, пошла к лифту.

Трое усталых и голодных бойцов-ополченцев из разных полков 6-й ДНО, сведённые вместе военной судьбой, подняв воротники мокрых шинелей, брели по болоту, переступая с кочки на кочку. Смеркалось, шёл мокрый снег, они вымокли насквозь. Холода они уже не чувствовали, но жутко хотелось есть. Местами попадались россыпи последних опят, но не было ни котелка, ни каски, ни консервной банки, чтобы их сварить. Винтовки, казавшиеся теперь такими тяжёлыми, болтались за спиной, но бросить их бойцы не решались. Днём можно было поесть клюквы, красневшей из под мокрого снега, но теперь стало совсем темно. Надо было найти какое-то твёрдое место, чтобы развести костёр и переночевать.

Они бродили по этим лесам и болотам уже четвёртый день. Сквозь плотные облака, сыпавшие то дождь, то снег, не проглядывали ни солнце, ни звёзды, поэтому направление на восток определяли по месту, где утром начинало светлеть небо. Конечно, они не шли прямо, а ходили по лесу большими кругами, но линия фронта была где-то недалеко — время от времени глухо доносилось буханье артиллерии. Вчера днём они вышли из леса на поле, за которым виднелась какая-то деревенька. Пока лежали на опушке и решали - стоит ли идти в деревню или не рисковать, а поискать на поле мёрзлой картошки, как вдруг увидели колонну пленных красноармейцев, которую немцы вывели из деревни. Без ремней, в шинелях с оборванными хлястиками пленные понуро брели по раскисшей дороге. В хвосте колонны шёл высокий немецкий пехотинец с длинной палкой в руках и, весело покрикивая, бил этой палкой отстающих красноармейцев. До немца было метров сто пятьдесят, а Павел стрелял хорошо. Хлопнула трёхлинейка и немец полетел головой вперёд в толпу шарахнувшихся в стороны пленных. Конвоиры попадали на землю, потом резко прозвучала команда и несколько немцев короткими перебежками направились в сторону ополченцев. Ополченцы убили ещё одного немца и быстро ушли в лес. Переночевали в мокром пустом лесу, на следующий день вышли к большому болоту, по которому теперь пробирались.

Вот под ногами захрустели ветки — болото, наконец, кончилось, начался подъём в горку, потом попалась лесная дорога и, пройдя по ней, бойцы вышли к крайним домам какой-то деревни. Они осторожно подошли к ближайшему дому. Залаяла собака, но из дома никто не вышел. Голодные бойцы подождали немного, но решили зайти в дом — может, удастся найти что-нибудь съестное, в крайнем случае, спасительный лес был рядом. Как только бойцы подошли к избе, в дверях показался коренастый дед с топором в руках.
- Чего надо?
- Батя, немцы в деревне есть?
- Днём заезжали. Наловили ваших по дворам и угнали куда-то.
- Дед, поесть вынеси.
- Нет ничего. То ваши придут, то немцы придут, а я корми вас всех. Съели всё, нет ничего, идите отсюда.
Один из бойцов вскинул винтовку и передёрнул затвор.
- Я тебя сейчас грохну тут, старый хрен, жрать неси, сука.
Дед попятился назад, но в сторону не отошёл и упёрся спиной в дверь в избу.
- Вот что, товарищи дорогие. Вы, я вижу, московские. Соберите-ка золотишко - колечки там или цепочки, какие есть. Тогда пущу вас на пару дней, накормлю, баню устрою и от немцев спрячу. А не дадите, так в дом не пущу, хоть стреляйте меня, если патроны есть. Просто так вас кормить мне расчёта нет. Вас тут много по лесам ходит, а где мне на всех взять, в магазине не купишь.

Ополченцы переглянулись. Как бы ни мучил их голод, крепко вбитая армейская дисциплина не могла исчезнуть за три дня блужданий по лесу и не позволяла грабить своих же крестьян. А как хотелось есть! Один из бойцов, вздохнув, снял с пальца обручальное кольцо, другой цепочку с крестиком. Павел отдал маленький золотой медальончик, подарок жены. Дед угрюмо собрал золото, провёл их в избу, посадил за стол, зажёг свечку и захлопотал по хозяйству. Ополченцы разделись до белья, развесив одежду на печке. По избе пошёл тяжёлый запах мокрой одежды и пота. Хозяин сварил картошки в мундире, поставил миску с солёными огурцами, пожарил опята на большой чёрной сковородке. Голодные бойцы набросились на еду. Хозяин помялся, вышел куда-то во двор и принёс кусок сала, хлеб и начатую литруху с самогоном. Разделили сало и самогон на четверых, выпили, закусили. Дед высыпал на старую газету горсть махорки, закурили. Усталые ополченцы, прикрыв глаза, откинулись к стенам избы, вытянув ноги под стол. Они так отвыкли от тепла и чувства сытости, что происходящее казалось каким-то чудом.

Дед разлил кипяток по кружкам, сыпанул по щепотке заварки смешанной с травой, и, усмехнувшись, спросил:
- Так что, товарищи красноармейцы, драпаем, значит, нас немцам оставляем?
- Ничего, батя, вернёмся, отобьём тебя у немца.
- А нам, дорогой товарищ, хуже, чем при вас, коммунистах, уже не будет. У меня до колхоза три сына было, лошади, коровы, свиньи, кур я и не считал, земля своя была. Зерно в Вязьме продавал, картошку, мясо, дом - полная чаша была. А потом ваши коммунисты колхоз устроили и разорили всё подчистую. Сына одного с семьёй на север сослали, другой уехал от греха куда-то, и не знаю, где он, младшего в армию забрали перед войной. Старуха моя померла с горя, невестка в колхозе как батрачка работает. Как наехали городские да партийные колхоз делать, так все деревни вокруг разорили своими колхозами - скотину уморили, самых мужиков работящих кого сослали, кто в город сбежал. Чем я вашему Сталину мешал, что он мой дом разорил? Я бы вас, коммунистов московских, на порог бы не пустил, да может, и сыны мои также маются, может и их кто покормит.
Дед всхлипнул, ополченцы молчали.
– Ладно, шинельки ваши вроде высохли, пойдём спать вас уложу, утром разбужу – в лес уйдёте, стемнеет - придёте, баню вам истоплю.

Бойцы оделись, разобрали винтовки, и вышли из натопленной избы. На улице моросил дождь, мокрая земля скользила под ногами. Дед провёл их к большому сараю в глубине двора, отодвинул створку ворот. Пахнуло сеном, мешковиной и сырой картошкой.
- Вот там, в углу у меня мешки лежат — заройтесь в них и спите спокойно. Утром разбужу, в лес уйдёте, пока не стемнеет, потом придёте.
Дед ушёл, ополченцы растянулись на сене, накрыв его мешками, винтовки положили в ногах. Один из бойцов с сомнением сказал:
- Что-то, ребята, не нравится мне этот дед, может, уйдём, а?
- Да ладно тебе, дай хоть одну ночь поспать по-человечески, - второй боец зевнул. - А ты, Григорьич, что скажешь?
Павел пытался думать, борясь со сном. Хозяин, конечно, подозрительный, но ночью немцы вряд ли появятся. А выходить сытому и сонному опять в дождь и холод сил не было никаких.
- Вот что, братцы, давай поспим пока, а под утро уйдём. Утро вечера мудренее.
Ему никто не ответил - бойцы мирно храпели. Такой же тяжёлый сон накрыл и Павла.

Когда Павел проснулся, в глаза ему ударил яркий свет - створки ворот сарая были открыты настежь. Павел поднял голову и окаменел от ужаса -перед ним стояли немецкие солдаты и спокойно смотрели на него. Его друзья ополченцы сидели на сене с бледными лицами. Один из них сделал движение в сторону трёхлинейки, лежащей перед ним, но немцы разом вскинули винтовки. Сердце Павла сжалось от осознания страшной непоправимой беды, беды, которая для него была хуже смерти. Сдерживая слёзы, он замотал головой и закрыл лицо руками, немцы засмеялись. Ополченцев вывели из сарая, обыскали, отобрали ремни. Предатель хозяин, который не разбудил их вовремя, а сдал немцам, не показывался. Их повели к околице, где стояли большие немецкие грузовики и толпились собранные по деревне и окрестным лесам красноармейцы, окружённые конвоем. Так начались три с половиной года плена.

Много дней их гнали на запад, не давая ни есть, ни пить, ни спать. Измождённые пленные солдаты бесконечной колонной брели по обочине дороги, как тени, влекомые в царство смерти. А по разбитому шоссе, навстречу им, утопая в грязи, ползла на восток немецкая армия. Зима в этом году пришла рано. Дожди сменились снегом, массы людей и техники перемалывали подмороженную землю в густую кашу, в которой вязли машины и люди. Темп немецкого наступления снизился с 30 до 2 км в день. Павел видел, как немецкие солдаты разгружали грузовики, безнадёжно увязшие в грязи, как натужно буксовал, потом сполз на обочину и перевернулся длинный немецкий бензовоз. Разлившийся бензин растекался по грязи, сверкая радугой, а толстый немецкий офицер, видимо снабженец танковой части, в отчаянии схватился за голову, а затем стал дико орать на солдат, размахивая пистолетом. Как-то ночью один из пленных ополченцев с тоской высказал, то, что думали многие: «Зачем я пошёл добровольцем? Ведь всё зря! Пропал ни за грош, а немцы скоро в Москве будут». «Нет, не зря», - ответили ему, - «Мы их задержали под Вязьмой всего на неделю, но эта была неделя до начала зимы и бездорожья. Теперь не видать им Москвы, тут они и останутся».

Потом был лагерь в Польше, где можно было иногда встретить человеческое отношение со стороны немцев, но полицаи-поляки издевались над пленными, как могли. В феврале 45-го Павла освободили советские войска, потом фильтрационный лагерь в Калужской области, и вот в июле 45-го года безнадёжно больной туберкулёзом Павел вернулся в Москву.

Он сошёл с электрички на Киевском вокзале, на который один за другим прибывали воинские эшелоны. Как и четыре года назад, оркестр играл «Прощание славянки», опять кричали женщины и дети, но сколько радости было в этой музыке и криках! На улицах Москвы и в метро было полно народу, нарядные военные в орденах, женщины в летних платьях. Павел - седой сгорбившийся человек в старой шинели и потёртых ботинках, иногда ловил на себе презрительные взгляды: «Мы воевали, а ты плену отсиживался». Первый раз эту фразу он услышал от особиста в фильтрационном лагере, и тогда же Павел резко ответил: «Ты, лейтенант, в сорок первом на фронте не был и нехера мне мораль читать. Я свой долг перед Родиной выполнил».
Павел вышел из метро, перешёл 1-ю Мещанскую - вот арка во двор его дома. Стайка детей играла в глубине дворе на сложенных свежих досках, среди светлых детских головок Павел увидел чёрные косички младшей дочери. Он хотел позвать её, но закашлялся и присел на скамейку, во рту появился ставший привычным вкус крови. Павел решительно вошёл в подъезд. Вот большая чёрная дверь в их коммуналку, звонок, дверь открывается, и Зина стоит перед ним. Крик, слёзы, её губы, волосы, улыбающиеся соседи, кто-то побежал во двор за детьми – вот она, Победа!

ЭПИЛОГ.
Павел Кондратьев умер от туберкулёза в 1948 году, Зинаида пережила его на 35 одиноких лет и скончалась в возрасте 80 лет в 1983 году.
Из более, чем 7000 добровольцев, составивших 6-ю дивизию народного ополчения в июле 1941 года, из окружения вышли всего 68 человек. Так как знамя дивизии чудом удалось вынести, она не была расформирована, а воссоздана под номером 160-й стрелковой дивизии. 160-я СД воевала на западном направлении и, что любопытно, ещё раз попала в окружение в тех же местах под Вязьмой весной 1942 года в составе 33-й армии генерала Ефремова. Но в тот раз не с такими трагическими последствиями. За освобождение Белоруссии 160 СД получила почётное наименование «Брестской», штурмовала Берлин и закончила войну в столице поверженной Германии, отомстив за своих бойцов, павших защищая Москву.

Из воспоминаний ветерана Осипова Владимира Сергеевича:
«Для меня это время, пожалуй, самое страшное на войне. Неразбериха. Рядом с нами воевали бойцы ополченской дивизии. Мы, кадровые части были неплохо вооружены, обучены, а они от станка в бой пошли. Разновозрастные, с трехлинейками, пулеметов мало, кормили их плохо, ну и необученные они были совсем. После войны встречал ветеранов этой части, они рассказали мне о тех боях, я запомнил их стихи, называются "Атака":

Убит замполит и не слышно комбата,
Осталось патронов - по штуке на брата.
Махры - на затяжку, воды - на глоток,
Да сил на бросок, на последний бросок.

Нас мало осталось, нас мало осталось,
И жизни осталось нам - самая малость.
Не год и не месяц, не день и не час,
Минута - и той не осталось у нас.

Вовек не забуду, как было все это,
Как черную высь полоснула ракета.
Как тело хотело зарыться в пыли,
Как шепот раздался: "Ребята, пошли!"
Как воздух ночной превратился в металл,
Как легкие рвал он, как горло он рвал!
Ура-а-а!

Нас мало осталось, нас мало осталось,
И жизни осталось нам - самая малость.
Но пуще и пуще грохочет вдали
Тот шепот зовущий: "Ребята, пошли!"

Литература.
1. http://smol1941.narod.ru - наиболее информативный сайт о Московском народном ополчении.
2. www.militera.lib.ru
3. www.iremember.ru
4. www.smolbattle.ru
5. http://rutube.ru/tracks/1585510.html «Мы остались под Вязьмой»
и мн. др.